2

Рука Мэри все еще сжимала плечо Питера, когда он свернул на обочину.
— Что ты делаешь? Что ты делаешь, Питер?
— Останавливаюсь. Он включил мигалки и сел нам на хвост.
— Мне это не нравится. — Мэри нервно огляделась: пустыня, холмы и бездонное синее небо. — Что мы сделали?
— Возможно, превысили скорость. — Питер смотрел в боковое зеркало.
Он прочитал надпись на украшающей бампер наклейке: «ОСТОРОЖНО! ДВИЖУЩИЙСЯ ОБЪЕКТ ОБЫЧНО БЛИЖЕ, ЧЕМ ВАМ КАЖЕТСЯ». И тут же открылась дверца, а под ней показалась нога в хаки. Здоровенная нога. Затем ее обладатель вылез из кабины, захлопнул дверцу и надел на голову шляпу (в кабине для шляпы места бы не хватило, предположил Питер). А-ля медвежонок Смоки  note 1 .
Мэри оглянулась, и глаза ее удивленно распахнулись.
— Святой Боже, да у этого парня габариты футболиста  note 2 .
— Как минимум, — согласился Питер. Взяв за точку отсчета крышу патрульной машины (пять футов от земли), он прикинул, что рост копа, шагающего к «акуре» Дейдры, никак не меньше шести футов и пяти дюймов. А вес — за двести пятьдесят фунтов. Может, и за триста.
Мэри отпустила плечо Питера и вжалась в дверцу, стремясь до максимума увеличить расстояние между собой и гигантом. На бедре у копа болталась кобура, из которой торчала рукоятка револьвера, такого же огромного, как и сам коп, а вот руки его были пусты: ни блокнота, ни книжечки штрафных квитанций. Питеру это не понравилось. Он не понимал, что сие означает, но ему это явно не нравилось. После получения водительского удостоверения его четырежды штрафовали за превышение скорости и один раз — за избыток алкоголя в крови (после рождественской вечеринки на факультете три года назад). И ни разу коп не подходил к нему с пустыми руками. Сердце Питера, которое и так билось быстрее обычного, застучало сильнее. Оно еще не выскакивало из груди, но он чувствовал, что скоро дойдет и до этого.
Ты ведешь себя глупо, и ты это знаешь, сказал он себе. Речь идет о превышении скорости, ни о чем больше. Установленный ограничительный знак — шутка, и все знают, что это шутка, но парень, несомненно, обязан оштрафовать определенное число нарушителей. А что касается превышения скорости, штрафовать за это лучше всего приезжих. Ты это знаешь. Поэтому… Как назывался альбом старины ван Хэлена? «Жуй их и улыбайся»?
Когда коп остановился рядом с «акурой», пряжка его пояса оказалась на уровне глаз Питера. Коп не наклонился, он поднял руку (тоже внушительных размеров) ладонью вверх и несколько раз сжал и разжал пальцы, показывая, что желает взглянуть на документы водителя.
Питер снял круглые, без оправы, очки, сунул их в нагрудный карман и опустил стекло. Рядом часто-часто дышала Мэри, словно она напрыгалась через веревочку или натрахалась.
Коп не спеша присел, и в поле зрения Джексонов возникло его огромное бесстрастное лицо. Тень от шляпы падала копу на лоб. Питер отметил, что кожа у него розовая, словно обгоревшая, значит, коп, как и Мэри, не в ладах с солнцем. Выражения ярко-серых глаз Питер понять не смог. Не было в них никаких эмоций. Зато он унюхал запах. Вроде бы лосьон после бритья «Олд спайс».
Коп быстро глянул на водителя, затем его взгляд прошелся по кабине «акуры»: сначала Мэри (замужем, белая, милая мордашка, хорошая фигура, молодая, особых примет нет), потом заднее сиденье, заваленное камерами, сумками, разным хламом. Хлама пока набралось не слишком много: из Орегона они выехали два дня назад, из которых полтора провели у Гэри и Мэриэл Седерсон, слушая старые пластинки и предаваясь воспоминаниям.
Глаза копа остановились на выдвинутой пепельнице. Питер сообразил, что его интересуют окурки «косяков», коп пытается уловить запах «травки» или гашиша, и облегченно вздохнул. Не пыхал он уже лет пятнадцать, «кокса» вовсе не нюхал и практически бросил пить после той приснопамятной рождественской вечеринки. С наркотиками он сталкивался лишь на рок— концертах, когда до его ноздрей долетал дым чьей-нибудь самокрутки. Мэри же вообще ничего подобного не пробовала и иногда называла себя наркодевственницей. В пепельнице коп мог увидеть только две скатанные в шарики обертки от жвачки, а на заднем сиденье не валялись ни банки из-под пива, ни бутылки из-под вина.
— Патрульный, я, видимо, превысил скорость…
— Увлеклись малек? — добродушно спросил коп. — Бывает, бывает. Сэр, я бы хотел взглянуть на ваше водительское удостоверение и на регистрационный талон.
— Конечно. — Питер достал бумажник из заднего кармана брюк. — Автомобиль не мой. Моей сестры. Мы перегоняем его в Нью-Йорк. Из Орегона. Сестра училась в Риде. Рид-колледж, это в Портленде.
Питер понимал, что не говорит, а тараторит, но ничего не мог с собой поделать. Такое повторялось при каждой встрече с копом: у него буквально начинался словесный понос, словно в багажнике лежал труп или похищенный ребенок. Питер вспомнил, что точно так же говорил, говорил и говорил, когда коп остановил его на Лонг-Айленде после рождественской вечеринки, ля-ля-ля-ля, а коп в это время молчал, занимаясь своим делом: сначала внимательно просмотрел его документы, потом вытащил синий пластиковый мешочек — комплект для определения наличия алкоголя в крови.
— Мэри, тебя не затруднит достать из бардачка регистрационный талон? Он в конверте вместе со страховкой Ди.
Мэри не шевельнулась. Уголком глаза Питер видел, что она застыла словно статуя. Сам же он раскрыл бумажник и начал рыться в нем в поисках водительского удостоверения. Оно должно лежать в одном из отделений с пластиковыми окошками. Так нет же, не лежит!
— Мэри? — повторил он нетерпеливо, с нотками испуга в голосе. А если он потерял это гребаное водительское удостоверение? Выронил в квартире Гэри, когда перекладывал содержимое карманов (во время путешествия карманы всегда набиты черт знает чем) из одних джинсов в другие? Хотя не мог, конечно, выронить, такого с ним еще не случалось, но… — Ну же, Мэри! Достань этот треклятый регистрационный талон! Пожалуйста.
— Сейчас, сейчас.
Она наклонилась вперед, словно старый, заржавевший механизм, внезапно пробужденный к жизни электрическим импульсом, и открыла бардачок. Начала в нем шуровать, выгребла всякую ерунду: полпачки печенья, кассету Бонни Рэйт, зажеванную магнитолой Дейдры, карту Калифорнии. Питер видел капельки пота, выступившие на левом виске Мэри. Взмокли и корни ее черных волос, хотя кондиционер исправно гнал в салон холодный воздух.
— Я не… — И тут же паника в ее голосе сменилась облегчением. — Вот он.
В этот момент Питер заглянул в отделение для визитных карточек и обнаружил водительское удостоверение. Он не помнил, что клал его туда (с какой стати его туда класть?), но оказалось оно именно там. С фотографии — него смотрел не старший преподаватель английского языка Нью-Йоркского университета, а какой-то безработный (а то и объявленный в розыск убийца). Однако в том, что сфотографирован именно он, Питер, сомнений быть не могло. Настроение у него заметно улучшилось. Документы нашлись, есть все— таки Бог на небесах, и в мире царит полный порядок.
Кроме того, подумал Питер, протягивая копу водительское удостоверение, это не Албания, знаете ли, Может, это и не наша зона восприятия, но уж точно не Албания.
— Питер?
Он повернулся, взял конверт, который Мэри держала в руке, подмигнул ей. Она попыталась улыбнуться в ответ, но без особого успеха. И тут порыв ветра окатил их автомобиль песком. Песчинки маленькими иголками впились в лицо Питера, он зажмурился. Как же ему захотелось в этот момент оказаться в паре тысяч миль от Невады, хоть к северу, хоть к югу.
Питер протянул регистрационный талон на автомобиль Дейдры копу, но тот все еще изучал водительское удостоверение.
— Вижу, вы донор внутренних органов? — произнес коп, не отрывая глаз от удостоверения. — Вы действительно думаете, что это разумное решение?
Питер оторопел.
— Ну, я…
— Это регистрационный талон на автомобиль, сэр? — Коп быстро сменил тему. Теперь он смотрел на лист канареечно-желтой бумаги.
— Да.
— Пожалуйста, передайте его мне. Питер протянул талон через окно. Теперь коп держал в одной руке водительское удостоверение Питера, а в другой — регистрационный талон на автомобиль Дейдры. Он долго смотрел то на один документ, то на другой. Почувствовав, как что-то прикоснулось к его бедру, Питер вздрогнул, но тут же понял, что это рука Мэри. Он положил на нее свою руку и сжал.
— Ваша сестра? — нарушил затянувшуюся паузу коп и поднял на них ярко— серые глаза
— Да…
— Ее фамилия Финни. Ваша — Джексон.
— Дейдра год была замужем, между средней школой и колледжем, — ответила Мэри. Спокойно, уверенно, без признаков паники. Питер поверил бы в это спокойствие, если б не пальцы, вжимающиеся в его бедро. — Она оставила фамилию мужа. Только и всего.
— Год, говорите? Между средней школой и колледжем? Вышла замуж. Тэк.
Он вновь уставился на документы. Питер видел, как ходит из стороны в сторону верхушка шляпы, которая так хорошо смотрелась на симпатяге медвежонке. Нахлынувшее было облегчение испарилось без следа.
— Между средней школой и колледжем, — повторил коп, не поднимая головы, а в мозгу Питера вдруг раздались другие, не произнесенные вслух слова: Вижу, вы донор внутренних органов. Вы действительно думаете, что это разумно?
Мэри перевернула руку, теперь ее ногти впивались в ладонь Питера. Сердце у него сжалось, он вновь почувствовал себя нашкодившим ребенком, который точно знает, что за ним водится грешок.
— В чем… — начал он.
Коп, что ехал в патрульном автомобиле, приписанном к полицейскому участку города Безнадеги, встал. Сначала исчезла голова, потом рубашка с блестящей бляхой и, наконец, портупея. Теперь Питер видел лишь тяжелую пряжку ремня, торчащую из кобуры рукоятку револьвера да складки материи цвета хаки у ширинки.
А в голосе, раздавшемся над крышей «акуры», не слышалось вопросительных интонаций.
— Выходите из машины, мистер Джексон.

4

На заднее сиденье они втиснулись с трудом (другого и быть не могло, подумал Питер, этот здоровяк как можно дальше отодвинул переднее). На полу, за водительским креслом, лежали пачки бумаги (на спинке сиденья красовалась вмятина, оставленная могучей спиной водителя). Пару пачек, не уместившихся внизу, положили у заднего стекла. Питер поднял верхний листок с засохшим кофейным кольцом: кто-то поставил чашку, и кофе пролился. Листовка, выпущенная какой-то общественной организацией, вероятно, к одному из своих сборищ. На листовке был изображен ребенок, сидящий на пороге. Изумленный, ничего не понимающий (пожалуй, в тот момент те же чувства испытывал и сам Питер). Кофейное кольцо окружало голову ребенка, словно нимб.
Заднее и передние сиденья разделяла металлическая сетка. Ручки, открывающие окна и дверцы, отсутствовали. Питеру уже начало казаться, что он — герой фильма (на память сразу пришел «Полуночный экспресс»), и эти детали только усугубили возникшее чувство. Питер пришел к выводу, что он наговорил уже слишком много, поэтому теперь ему, да и Мэри, лучше помолчать, во всяком случае до тех пор, пока они не окажутся в том месте, куда решил отвезти их патрульный. Питера так и подмывало сообщить копу, что тот допустил чудовищную ошибку: он — старший преподаватель английского языка в Нью-Йоркском университете, его специализация — послевоенная американская литература, недавно он опубликовал научную статью «Джеймс Дики и новая южная реальность», вызвавшую живые, хотя и противоречивые отклики в академических кругах, и самое главное — он уже много лет не курил «травку». Ему страстно хотелось сказать, что, возможно, по стандартам Центральной Невады, образования у него с избытком, но в принципе он хороший парень.
Питер взглянул на Мэри. Глаза ее были полны слез, и его охватил стыд: что же это я все про себя да про себя. Жена ведь тоже попала в эту передрягу, и следовало об этом помнить.
— Питер, я так боюсь, — прошептала или, скорее, простонала она.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку. Кожа у Мэри была холодная, как глина.
— Все будет хорошо. Это недоразумение, мы его уладим.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
Посадив их на заднее сиденье патрульной машины, коп вернулся к «акуре». Минуты две он стоял, уставившись в открытый багажник. Не перекладывал вещи, не прощупывал их, просто стоял, заложив руки за спину, словно зачарованный увиденным. Затем вздрогнул, как человек, задремавший в кресле, а потом внезапно проснувшийся, захлопнул багажник «акуры» и направился к «капрису». Патрульная машина осела на левый бок, как только коп сел за руль, пружины водительского сиденья протяжно заскрипели, а его спинка с такой силой придавила Питеру колени, что он скривился от боли.
С этой стороны следовало посадить Мэри, подумал он, но теперь слишком поздно говорить об этом. Как и о многом другом.
Заурчал двигатель. Коп включил первую передачу и выехал на асфальт. Мэри повернулась, чтобы посмотреть, как «акура» уменьшается в размерах. Когда же она перевела взгляд на Питера, слезы, стоявшие в ее глазах, уже потекли по щекам.
— Пожалуйста, послушайте меня, — обратилась она к коротко стриженному светлому затылку. Перед тем как сесть в машину, коп снял шляпу, и Питер отметил, что расстояние между крышей и макушкой не превышало дюйма. — Пожалуйста, постарайтесь понять, хорошо? Это не наш автомобиль. Вы должны это понять, я уверена, вы поймете, потому что видели регистрационный талон. Машина принадлежит сестре моего мужа. Эта женщина — наркоманка. Она…
— Мэри… — Питер сжал руку жены, но она вырвала ее.
— Нет! Я не собираюсь сидеть весь день в полицейском участке, может, даже в камере, отвечая на глупые вопросы, лишь из-за того, что твоя сестра такая эгоистка. Как она могла забыть… Ну ее к черту!
Питер откинулся на спинку сиденья. Давление на колени не снижалось, но он решил, что это можно пережить, и повернулся к запыленному окну. От «акуры» их уже отделяла миля или две, а впереди он видел что-то большое, стоящее на обочине встречной полосы. Автомобиль. Судя по габаритам, грузовик.
Мэри смотрела уже не в стриженый затылок, а в зеркало заднего обзора, надеясь поймать взгляд копа.
— Половина мозговых клеток Дейдры сгорела, а вторая половина пребывает в Изумрудном городе. Есть даже такой профессиональный термин — «измененная личность», вы наверняка встречали подобных людей, патрульный, даже в здешних краях. То, что вы нашли под запаской, скорее всего, «травка», в этом вы совершенно правы, но это не наша «травка»! Разве вы не понимаете?
Теперь Питер видел, что на обочине стоит не грузовик, а кемпер  note 4 . Не из тех, что размерами напоминают динозавров, но тоже достаточно большой. Кремового цвета, с широкой зеленой полосой по борту. А пониже ветрового стекла его хозяева той же зеленой краской написали: «ЧЕТЫРЕ СЧАСТЛИВЫХ СТРАННИКА» — так они окрестили свой дом на колесах. Запыленный кемпер как-то неестественно прижался к земле.
Причину Питер обнаружил, когда они приблизились к нему: все колеса кемпера были спущены. На спущенных колесах он действительно чуть ли не лег днищем на землю, но как можно было сразу проколоть все колеса? Кто-то засыпал дорогу шипами? Или стеклом?
Питер взглянул на Мэри, но та не отводила глаз от зеркала заднего обзора.
— Если бы это мы положили мешок с «травкой» под запаску, — говорила она, — если бы «травка» принадлежала нам, тогда с какой стати Питер стал бы вынимать запаску? Вы же это понимаете? Я хочу сказать, он мог бы добраться до инструментов, не вынимая запаски, просунул бы руку между ней и чемоданом.
Они проехали мимо кемпера. Боковая дверь закрыта, но защелка откинута. Лесенка выпущена. А у нижней ступеньки лежала в пыли кукла. Ветерок играл ее платьем.
Глаза Питера закрылись. Он не мог сказать наверняка, закрыл ли он их или они закрылись сами по себе. Невелика разница. Думать он мог лишь об одном: патрульный проскочил мимо потерпевшего крушение кемпера, словно и не заметил его… или как будто уже знал, что он тут стоит.
На ум пришли слова старой песенки: «…Здесь что-то случилось… сказал бы кто, что именно…»
— Мы же не кажемся вам глупцами? — гнула свое Мэри. Кемпер начал уменьшаться в размерах… как ранее уменьшалась в размерах «акура» Дейдры. — Или обкурившимися? Вы же не думаете, что мы…
— Заткнись. — Коп говорил тихо, но, чтобы услышать злобу в его голосе, музыкального слуха не требовалось.
Мэри сидела, наклонившись вперед, вцепившись пальцами в металлическую сетку. А тут ее руки упали, и она в ужасе повернулась к Питеру. К такому обращению Мэри не привыкла. Еще бы, жена старшего преподавателя, поэтесса, стихи которой публиковались в двадцати журналах, член дискуссионного женского клуба, собиравшегося дважды в неделю. Питеру оставалось только гадать, когда в последний раз ей предлагали заткнуться. Если вообще предлагали.
— Что? — Возможно, Мэри хотела, чтобы ее голос звучал агрессивно, даже угрожающе, но в нем не слышалось ничего, кроме недоумения. — Что вы сказали?
— Я арестовал вас и вашего мужа по обвинению в хранении марихуаны с намерением ее продать, — ответил коп. Механический голос, как будто говорит не человек, а робот.
Питер смотрел теперь прямо перед собой. На приборном щитке, рядом с компасом и дисплеем радара, он увидел маленького пластикового медвежонка. Висел он на резинке, привязанной к шее. Его пустые нарисованные глаза уставились на Питера.
Это кошмар, подумал он, прекрасно понимая, что происходит все не во сне, а наяву. Иначе просто быть не может. Я знаю, что не сплю, но как такое может случиться в реальной жизни?
— Вы шутите, — пискнула Мэри. Но по голосу чувствовалось: она понимает, что это не шутка. Глаза ее вновь наполнились слезами. — Конечно, вышутите.
— Вы имеете право молчать, — ответил коп все тем же механическим голосом. — Если вы предпочтете не молчать, все, сказанное вами, может быть использовано против вас в суде. Вы имеете право на адвоката. Я намереваюсь вас убить. Если вы не можете позволить себе адвоката, он будет предоставлен вам судом. Вы поняли ваши права? Я достаточно ясно их объяснил?
Мэри смотрела на Питера огромными, полными ужаса глазами, молчаливо спрашивая, слышал ли он, какая жуткая фраза проскользнула среди тех, что касались их прав. Питер кивнул. Он все слышал. Питер положил руку на ширинку в уверенности, что обнаружит там мокрое пятно. Но нет, он не обдулся. Еще нет. Питер обнял Мэри и почувствовал, как она дрожит под его рукой. Вновь и вновь мысли его возвращались к кемперу. Дверь не защелкнута, кукла, лежащая в пыли, слишком много спущенных колес. Да еще дохлая кошка, которую Мэри увидела на знаке ограничения скорости.
— Вы поняли ваши права?
Веди себя естественно, приказал себе Питер. Едва ли этот тип опадает себе отчет в том, что говорит, поэтому веди себя естественно.
Но как можно вести себя естественно, сидя на заднем сиденье патрульной машины, которую ведет безумец, заявивший, что собирается тебя убить?
— Вы поняли ваши права? — повторил механический голос.
Питер открыл рот, но с его губ не сорвалось ни звука. Тогда коп повернулся к ним. Лицо его, розовое от солнца, побледнело. Глаза чуть ли не вылезали из орбит. Он прикусил нижнюю губу, словно пытаясь подавить приступ ярости, и кровь тоненькой струйкой потекла по подбородку.
— Вы поняли ваши права? — проревел коп, не отрывая от них глаз, забыв о том, что автомобиль несется по дороге со скоростью семьдесят миль в час. — Вы поняли ваши гребаные права или нет? Поняли или нет? Да или нет? Да или нет? Отвечайте мне, умненькие нью-йоркские евреи!
— Я понял! — вырвалось у Питера. — Мы оба все поняли, только следите за дорогой. Ради Бога, следите за дорогой!
Коп с бледным лицом и кровью, текущей по подбородку, продолжал смотреть на них сквозь металлическую сетку. «Каприс», подавшийся было влево, на полосу встречного движения, теперь возвращался на свою полосу.
— Обо мне не волнуйтесь. — Голос копа вновь зазвучал дружелюбно. — Незачем волноваться. У меня глаза на затылке. По правде говоря, у меня глаза везде. Вам следует это хорошенько запомнить.
И он резко отвернулся от них, сбросив скорость до пятидесяти пяти миль в час. Сиденье, на котором сидел коп, еще сильнее придавило колени Питера.
Он взял руку Мэри в свои. Она прижалась лицом к его груди, и он чувствовал рыдания, которые она пыталась сдержать. Через ее плечо Питер смотрел вперед, сквозь металлическую сетку. Медвежонок раскачивался, подвешенный на резинке.
— Я вижу через дыры, как через глаза, — добавил коп. — У меня в них вся голова.
Больше он не произнес ни слова, пока «каприс» не въехал в город.

ГЛАВА 2

1

Ральф Карвер ушел на самое дно и не хотел подниматься на поверхность. Он чувствовал, что там его поджидает боль, физическая боль… Похмелье, и, видать, знатное, если голова у него раскалывалась даже во сне. Но было что-то еще. Что-то связанное с
(Кирстен)
и сегодняшним утром. Что-то связанное с
(Кирстен)
и их отпуском. Видно, он нализался в стельку, думал Ральф, Элли, естественно, спустила на него всех собак, но все равно непонятно, почему так муторно на душе…
Крик. Кто-то кричал. Но далеко. Ральф попытался уйти еще глубже, зарыться в ил, но тут чьи-то руки схватили его за плечо и начали трясти. Каждое встряхивание отдавалось в его бедной похмельной голове чудовищным приступом боли.
— Ральф! Ральф, очнись! Ты должен очнуться!
Его трясла Элли. Он опаздывает на работу? Как он может опаздывать на работу? Он же в отпуске.
Затем загремели выстрелы, отвратительно громкие, пронизывающие окружающую его тьму, словно яркие лучи света. Три, а после паузы еще один.
Ральф рывком сел, не понимая, где он находится и что происходит, зная только, что его голова ужасно болит и раздулась до невероятных размеров. Что-то липкое, то ли джем, то ли кленовый сироп, заливало одну щеку. Эллен смотрела на него, один ее глаз был широко раскрыт, а второй буквально исчез под огромным «фонарем».
Крики. Где-то. Женщина. Внизу. Может…
Ральф попытался встать, но колени не желали выпрямляться. Он упал с кровати, на которой сидел (только это была не кровать, а койка), на руки и на те же колени. Вновь боль пронзила голову, да такая, что на мгновение Ральф подумал, будто она сейчас расколется, как куриное яйцо. Потом он посмотрел на свои руки, посмотрел сквозь упавшие на глаза волосы. Руки обе были в крови, но левая куда краснее правой. Глядя на них, он внезапно все вспомнил
(Кирстен о Господи Элли держи ее)
И закричал сам, закричал, глядя на свои окровавленные руки, закричал, потому что память услужливо подсказала ему то, о чем он пытался забыть, уйдя на дно. Кирстен упала с лестницы…
Нет. Ее столкнули.
Этот безумец, который привез их сюда, столкнул с лестницы его семилетнюю дочь. Элли бросилась за ней но этот ненормальный ублюдок ударом кулака сбил ее с ног. Однако Элли просто упала на ступени, а Кирстен полетела вниз, широко раскрыв изумленные глаза. Она даже не поняла, что происходит, подумал Ральф. Он верил, отчаянно хотел верить, что все произошло слишком быстро и девочка ничего не почувствовала. Кирстен ударилась о лестницу, ее ноги сначала оказались выше головы, потом ниже, и тут раздался этот ужасный звук, словно ветвь сломалась под тяжестью налипшего на нес снега, и все в Кирстен разом переменилось, Ральф это увидел до того, как она застыла у нижней ступеньки. На пол упала уже не маленькая девочка, а кукла с головой, набитой соломой.
Не думай об этом, не думай, не смей думать.
Да только он не мог. Как она падала… как застыла со свернутой набок головой.
Ральф видел: на его левую руку капает свежая кровь. Вероятно, что-то произошло с его головой. Но что? Коп ударил и его? Может, и ударил, но чем? Рукояткой своего чудовищного револьвера? Возможно, но этого Ральф не помнил. Помнил сальто, которое проделала его девочка, помнил, как она скользила по ступеням, как застыла на полу с неестественно вывернутой головой, и здесь его воспоминания обрывались. Господи, разве этого мало?
— Ральф! — Элли, тяжело дыша, дергала его за рукав. — Ральф, встань! Пожалуйста, встань!
— Папа! Папа, давай! — Голос Дэвида, но доносится издалека. — Мама, он очнулся? У него опять течет кровь, да?
— Нет… нет, он…
— Да, течет, я вижу отсюда. Папа, с тобой все в порядке?
— Да. — Ральф оперся на кушетку и невероятным усилием воли заставил себя подняться. Левый глаз заливала кровь. Веко словно долго держали в гипсовом растворе. Он хотел протереть глаз левой рукой и скривился от боли: над глазом кожи не осталось, сплошная рана. Ральф попытался повернуться на голос сына. Его качнуло. Словно он на яхте, а в борт ударила большая волна. Элли успела его поддержать, помогла шагнуть вперед.
— Она мертва, да? — Сиплый голос едва вырывался из горла, забитого кровью. Ральф не мог поверить тем словам, которые произносили его губы, но глубоко в душе понимал, что со временем поверит. И это ужасало его больше всего. То, что он поверит. — Кирстен мертва?
— Я думаю, да. — Теперь уже качнуло Элли. — Возьмись за прутья, Ральф. Ты свалишь меня.
Они находились в тюремной камере. В шаге от себя Ральф видел решетчатую дверь. Прутья выкрасили в белый цвет, но не слишком аккуратно, в некоторых местах краска застыла потеками. Ральф шагнул вперед и схватился за прутья. Сквозь решетку он видел письменный стол, стоящий посреди квадрата пола, словно единственная сценическая декорация в минималистской пьесе. На столе лежали какие-то бумаги, двустволка, россыпь патронов. Старомодное деревянное кресло на роликах вдвинуто между тумбами. На сиденье выцветшая синяя подушка. Ральф поднял голову. Под потолком лампа, забранная сеткой. Внутри мертвая мошкара.
Камеры располагались по трем стенам этого помещения. Одна большая, посередине, вероятно, предназначенная для пьяниц, пустовала. Ральф и Элли Карвер сидели в камере поменьше. Вторая такая же небольшая камера справа от них также пустовала. Две камеры тех же размеров были расположены у стены напротив. В одной находился Дэвид, одиннадцатилетний сын Карверов, и мужчина с седыми волосами. Только эти волосы Ральф и видел, потому что мужчина сидел на койке, низко опустив голову. Когда внизу вновь закричала женщина, седовласый даже не шевельнулся, а Дэвид повернул голову к четвертой стене с открытой дверью, ведущей на лестницу, уходящую вниз.
(Кирстен, падающая Кирстен, звук ломающейся шеи)
Элли встала рядом с мужем, обняла его за талию. Ральф рискнул отцепить одну руку от прутьев, нашел руку жены и сжал ее.
Теперь с лестницы доносились шаги и звуки борьбы. К ним тащили женщину, но она рвалась назад.
— Мы должны ему помочь! — кричала она. — Мы должны помочь Питеру! Мы…
Крик оборвался, как только ее с силой втолкнули в комнату. Женщина в вылинявших джинсах и синей футболке влетела в нее с такой скоростью, что, ударившись бедром об стол, сдвинула его с места. И тут вдруг яростно заорал Дэвид. Ральф и не подозревал, что его сын может так кричать.
— Ружье, леди! — вопил Дэвид. — Возьмите ружье, застрелите, застрелите его, леди, застрелите!
Седой мужчина наконец-то вскинул голову. Лицо его было старым, темным от загара, под глазами тяжелые мешки.
— Возьмите ружье! — прохрипел мужчина. — Ради Бога, возьмите!
Женщина в джинсах и футболке посмотрела на мальчика, потом обернулась к двери, за которой слышались тяжелые шаги.
— Возьмите! — ворвался в уши Ральфа крик стоявшей рядом Элли. — Он убил нашу дочь, он убьет нас всех, возьмите!
Женщина в джинсах и футболке схватила ружье.

3

Как говорила потом Мэри Джексон, никогда раньше не державшая в руках ни пистолета, ни винтовки, схватиться за ружье ее заставила фраза здоровяка копа: Я намереваюсь вас убить, вставленная им в предупреждение Миранды  note 10 .
И он говорил на полном серьезе. Именно так. Мэри резко повернулась. Светловолосый коп-здоровяк стоял на пороге, глядя на нее ярко-серыми пустыми глазами.
— Застрелите его, леди, застрелите его! — закричал мужчина из камеры справа от Мэри. Он стоял рядом с женщиной, у которой полностью заплыл один глаз. А у самого мужчины левую часть головы покрывала корка запекшейся крови.
Коп бросился к ней, сапоги его грохотали по деревянному полу. Мэри подалась назад, к решетке большой камеры, что находилась напротив двери, взвела оба курка и приставила приклад к плечу. Она не собиралась предупреждать его. Коп хладнокровно пристрелил ее мужа, и она не собиралась предупреждать его о том, что будет стрелять, если он приблизится к ней.

4

Ральф тормозил и при этом легонько поворачивал руль вправо-влево. Он чувствовал, что кемпер тянет в сторону. Ему говорили, что есть только один способ удержать кемпер на дороге, если спустило колесо: вести его зигзагом. Хотя у Ральфа сложилось ощущение, что они лишились не одного колеса.
В зеркало заднего обзора Ральф взглянул на Кирстен, которая перестала играть с Мелиссой Дорогушей и теперь прижимала куклу к груди. Кирсти знала: что-то случилось, только не могла понять, что именно.
— Кирстен, сядь! — крикнул он. — Пристегнись!
Только к тому времени опасность миновала. Ральф сумел сбросить скорость до нуля, свернул на обочину, выключил двигатель и вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Он похвалил себя за то, что неплохо справился с трудной задачей. Даже вазочка с цветами, что стояла на столике, и та не упала. Элли и Кирсти собрали эти цветы рано утром неподалеку от мотеля, пока он с Дэвидом грузили вещи и рассчитывались за ночлег.
— Ты прекрасный водитель, папа, — похвалил его Дэвид.
Эллен уже сидела, оглядываясь по сторонам.
— Зачем мы остановились, Ральф? И почему нас так трясло?
— Мы… — Он не договорил, уставившись в боковое зеркало. Сзади их настигала патрульная машина с включенной мигалкой. Визжа тормозами, машина остановилась в сотне ярдов, и из нее вылез коп невероятных размеров. Таких великанов Ральфу еще не доводилось встречать. Увидев, как коп выхватил револьвер, Ральф почувствовал, что у него учащенно забилось сердце.
Коп повернулся направо, потом налево, держа револьвер на высоте плеча и нацелившись стволом в безоблачное небо. Затем медленно сделал полный поворот на триста шестьдесят градусов и, вновь оказавшие» лицом к кемперу, посмотрел прямо в боковое зеркало словно хотел встретиться взглядом с Ральфом. Коп поднял обе руки над головой, резко опустил их, вновь поднял и снова опустил. Эта пантомима трактовалась однозначно — оставайтесь в салоне, оставайтесь там, где сейчас находитесь.
— Элли, закрой заднюю дверцу. — Ральф нажал кнопку на своей дверце, блокируя замок. Дэвид, который не спускал глаз с отца, проделал то же самое со своей дверцей.
— Что? — Эллен вопросительно посмотрела на мужа. — Что происходит?
— Не знаю, но позади нас коп, и он очень встревожен.
Коп наклонился и что-то поднял с асфальта. Вроде бы длинную полосу сетки, на которой в солнечном свете вспыхивали отдельные точки, словно блестки на вечернем платье. Коп потащил сетку к патрульной машине, подозрительно оглядываясь по сторонам и держа револьвер наготове.
Эллен заперла заднюю и боковую дверцы салона и подошла к мужу:
— Что происходит?
— Говорю тебе, не знаю. Но то, что я вижу, мне определенно не нравится. — Он указал на боковое зеркало.
Эллен наклонилась, упершись руками в колени, и вместе с Ральфом наблюдала, как коп бросил сетку на переднее сиденье, захлопнул дверцу и боком, спиной к машине, держа револьвер перед собой обеими руками, двинулся к дверце водителя.
Кирстен подбежала сзади и начала тыкать Мелиссой Дорогушей в отставленные ягодицы матери.
— Попка, попка, попка, — пропела девочка. — Мы любим большую мамину попку.
— Перестань, Кирсти.
Обычно Кирстен выполняла любое указание со второго или с третьего раза, но тут интонации материнского голоса заставили ее сразу же угомониться. Девочка повернулась к брату, который не отрывался от своего зеркала, подошла к нему и попыталась взобраться на колени. Дэвид мягко, но решительно поставил ее на ноги.
— Не сейчас, Пирожок.
— А в чем дело? Что там у вас стряслось?
— Ничего не стряслось. — Дэвид смотрел в зеркало.
Коп забрался в патрульную машину и двинулся к кемперу. Вылез, держа револьвер в руке, правда, направив дуло в асфальт. Посмотрел направо, налево, потом подошел к окну Ральфа. В кемпере водитель сидит гораздо выше, чем в легковом автомобиле, но коп-гигант (ростом шесть футов семь дюймов) все равно смотрел на Ральфа сверху вниз.
Коп крутанул свободной рукой. Ральф наполовину опустил стекло.
— Что случилось, патрульный?
— Сколько вас?
— Какое…
— Сэр, сколько вас?
— Четверо. — Вот тут в сердце Ральфа закрался страх. — Моя жена, двое детей и я. У нас спустило колесо…
— Нет, сэр, у вас спустили все колеса. Вы проехали по дорожному ковру.
— Я не…
— Это полоса проволоки, утыканная сотнями острых штырей. Мы используем такие штуковины, чтобы остановить любителей быстрой езды… У них сразу пропадает желание жать на акселератор.
— Как эта сетка могла оказаться на дороге? — негодующе спросила Эллен.
— Я открою заднюю дверцу моей машины, ту, что рядом с кемпером. Когда вы увидите, что она открыта, я хочу, чтобы вы покинули ваш автомобиль и перебрались в мою машину. Быстро.
Коп чуть приподнялся, увидел Кирстен, которая держалась за ногу матери, и улыбнулся девочке:
— Привет, кроха.
Кирстен улыбнулась в ответ.
Коп перевел взгляд на Дэвида и кивнул мальчику.
— Кого вы опасаетесь, сэр? — спросил Дэвид.
— Плохого человека, — ответил коп. — Это все, что вам сейчас надо знать, сынок. Очень плохого человека. Тэк!
— Патрульный… — начал было Ральф.
— Сэр, позвольте заметить, что у меня такое ощущение, будто я мишень в тире. Речь идет об опасном преступнике, он умеет обращаться с винтовкой, а этот кусок дорожного ковра указывает на то, что он где-то неподалеку. Сложившуюся ситуацию мы сможем обсудить позже, вы меня понимаете?
Тэк? Что бы это значило? Имя преступника?
— Да, но…
— Вы первый, сэр. Девочку возьмите на руки. Потом мальчик. Ваша жена — последняя. Будет тесновато, но вы все уместитесь на заднем сиденье. Ральф отцепил ремень безопасности и встал.
— Куда мы поедем?
— В Безнадегу. Это горняцкий городок примерно в восьми милях отсюда.
Ральф кивнул, поднял стекло и подхватил Кирстен на руки. Она смотрела на него испуганными глазами. Чувствовалось, что девочка готова расплакаться.
— Папа, это мистер Большой Теневик? — спросила она.
Весть о существовании чудища, звали которое мистер Большой Теневик, Кирстен принесла из школы. Ральф так и не узнал, кто рассказал его впечатлительной семилетней дочери о таинственном обитателе шкафов и темных коридоров, но если бы он его нашел (почему Ральф предположил, что это именно мальчик, однако кто еще мог рассказывать о чудищах на залитом солнцем школьном дворе?), то без сожаления задушил бы. Потребовалось два месяца, чтобы Кирстен более или менее успокоилась и перестала бояться, что за ней придет мистер Большой Теневик. И вот на тебе.
— Нет, нет, не мистер Большой Теневик, — поспешил успокоить ее Ральф. — Скорее почтальон, который встал с левой ноги.
— Папа, но ведь это ты работаешь на почте, — напомнила ему девочка, когда он уже нес ее к двери салона кемпера.
— Да. — Он обратил внимание, что Элли поставила Дэвида перед собой, положив руки ему на плечи. — Это шутка.
— Как постучать и не войти?
— Вот-вот.
Через окно Ральф увидел, что коп уже открыл заднюю дверцу патрульной машины. Он также отметил, что открытая дверь салона кемпера перекроет зазор между его бортом и дверцей патрульной машины, создав как бы защитную стену. Оно и к лучшему, подумал Ральф. Конечно, к лучшему. Если только этот тип не целится в нас сзади. Святой Боже, ну почему мы не поехали в Атлантик-Сити  note 11 ?
— Папа? — заговорил Дэвид, его умный, но несколько странноватый сын, который прошлой осенью, после случившегося с его другом Брайеном, начал ходить в церковь. Не в воскресную школу, не на молодежные четверги, просто в церковь. А по воскресеньям еще и в дом пастора, чтобы поговорить со своим новым другом. По словам Дэвида, они только разговаривали, а после случившегося с Брайеном Ральф полагал, что мальчику необходим компетентный собеседник. Он лишь хотел, чтобы со своими вопросами Дэвид обращался к матери или к нему, а не к постороннему человеку, пусть и пастору, пусть и женатому, но который все-таки… — Папа? С тобой все в порядке? — Да, конечно.
Ральф не был уверен, что это на самом деле так, он не очень-то понимал, зачем они все это проделывают, но разве можно ответить иначе своему ребенку? Если бы у самолета, в котором они летели бы с Дэвидом, отказали двигатели, подумал Ральф, он бы обнял мальчика за плечи и сказал, что по пути вниз все будет в порядке.
Ральф открыл дверь, и она ударилась о дверцу патрульной машины.
— Быстро, быстро. — Коп нервно оглядывался. — Не будем терять времени.
Ральф осторожно спустился по ступеням. Кирстен сидела у него на согнутой левой руке. Только он ступил на землю, как она уронила куклу.
— Мелисса! — закричала Кирстен. — Я уронила Мелиссу Дорогушу. Подними ее, папочка!
— Нет, в машину, в машину! — гаркнул коп. — Я сам подниму куклу!
Ральф скользнул в кабину, правой рукой пригнув головку Кирстен, чтобы та не ударилась. За ними последовал Дэвид, потом Эллен. На полу у окна лежали какие-то бумаги. Едва Эллен убрала правую ногу, как коп захлопнул дверцу и побежал вокруг патрульной машины.
— Лисса! — истерически завопила Кирстен. — Он забыл про Лиссу.
Эллен потянулась было к ручке, чтобы открыть дверцу и подобрать Мелиссу Дорогушу. Даже этот псих с винтовкой не стал бы в нее стрелять, увидев, что она хочет поднять с земли куклу. Однако ручка отсутствовала.
Водительская дверца открылась, коп прыгнул на сиденье, спинка вдавилась в колени Ральфа. К счастью, ноги Кирстен находились между его ног. Но девочка не могла усидеть на месте, вертелась, тянулась руками к матери.
— Моя кукла, мамочка, моя кукла! Мелисса!
— Нет времени, — бросил коп. — Не могу. Тэк.
Он развернулся, зацепив обочину, и помчался на восток, оставив за собой шлейф пыли. Задние колеса чуть занесло, но коп выровнял машину. Только тут Ральф понял, как быстро все произошло. Еще десять минут тому назад они ехали в своем кемпере в противоположную сторону. Ральф как раз собирался предложить Дэвиду сыграть в «Двадцать вопросов», не потому, что ему этого очень хотелось, а от скуки. Зато теперь ему было совсем не скучно!
— Мелисса До-о-о-орогуша! — завизжала Кирстен, а потом расплакалась.
— Успокойся, Пирожок, — повернулся к ней Дэвид. Так он ласково называл свою младшую сестренку. Откуда взялось это прозвище, никто не знал. Эллен думала, что Дэвид так укоротил Сладкий Пирожок, но, когда как— то вечером она спросила об этом мальчика, тот лишь пожал плечами и улыбнулся:
— Нет, просто Пирожок. Пирожок, и все.
— Но Лисса вся испачкалась. — Кирстен подняла на брата мокрые от слез глаза.
— Мы вернемся, заберем ее и почистим, — успокоил ее Дэвид.
— Обещаешь?
— Конечно. Я даже помогу тебе вымыть ей волосы.
— Моим любимым шампунем?
— Конечно. — И он чмокнул ее в щечку.
— А если придет плохой дядька? — спросила Кирстен. — Такой же плохой, как мистер Большой Теневик? Если он утащит Мелиссу Дорогушу?
Дэвид прикрыл рот рукой, чтобы скрыть улыбку.
— Не придет. — Мальчик посмотрел в зеркало заднего обзора, пытаясь поймать взгляд копа. — Не придет?
— Нет, — ответил коп. — Человек, которого мы ищем, не таскает кукол. — Ровный, бесстрастный, деловой голос.
Подъезжая к указателю поворота на Безнадегу, коп притормозил, а поворачивая, прибавил скорость. Ральфа бросило на дверцу. Он уже испугался, что машина перевернется, но нет, коп знал, что делает. Теперь они мчались на юг, и впереди вырастал гигантский вал, кое-где прорезанный траншеями, похожими на шрамы.
— Так кто он? — спросила Эллен. — Кто этот тип? И каким образом к нему попала эта штука? Не помню, как она называется.
— Дорожный ковер, мама, — ответил ей Дэвид. Он водил пальцем по сетке, разделявшей переднее и заднее сиденья. Задумчивый, озабоченный, без тени улыбки.
— Таким же образом, как и оружие, из которого он стреляет, и машина, на которой он ездит, — ответил водитель. Они как раз проскочили Рэттлснейк— трейлер-парк, а затем здание Безнадегской горнорудной компании. Впереди, над перекрестком, мигал желтый светофор. — Он коп. И вот что я вам скажу, Карверы: иметь дело с чокнутым копом — удовольствие маленькое.
— Откуда вам известна наша фамилия? — поинтересовался Дэвид. — Вы же не спрашивали у моего отца водительское удостоверение. Так откуда вы знаете нашу фамилию?
— Прочитал, когда твой отец открыл дверь. — Коп взглянул в зеркало заднего обзора. — На маленькой табличке над столом. «ГОСПОДИ, БЛАГОСЛОВИ НАШ ДОМ НА КОЛЕСАХ. КАРВЕРЫ». Умно!
Что-то в словах копа обеспокоило Ральфа, но в тот момент он не придал этому особого значения. Страх его продолжал расти с того самого момента, как коп с необычайной легкостью выдернул их из дома на колесах, а теперь вез неизвестно куда. Странный страх, подумал Ральф, какой— то сухой (ладони-то не вспотели), но страх.
— Коп, — неожиданно для себя вслух произнес Ральф, думая о фильме, который как-то в субботу взял напрокат в соседнем видеосалоне. Не так уж и давно. «Коп-Маньяк» — так он назывался. На футляре поверх названия шла рекламная надпись: «ВЫ ИМЕЕТЕ ПРАВО ЗАМОЛЧАТЬ. НАВСЕГДА». Забавно, какие глупые мысли иной раз лезут в голову. Только сейчас Ральф не находил в этом ничего забавного.
— Коп, правильно, — ответил коп. По голосу чувствовалось, что он улыбается.
Неужели? — спросил себя Ральф. И как же звучит улыбка?
Он ощущал, что Эллен смотрит на него, но не решался встретиться с ней взглядом. Не знал, что они смогут прочесть в глазах друг друга, а выяснять это ему не хотелось.
Коп, однако, улыбался. В этом у Ральфа сомнений не было.
Но почему? Что забавного в вырвавшемся из-под контроля копе-маньяке, или в шести проколотых колесах, или в семье из четырех человек, зажатой на заднем сиденье патрульной машины, на дверцах которой отсутствуют ручки, или в любимой кукле моей дочери, оставшейся лежать в пыли в восьми милях отсюда? Что мог найти в этом забавного остановивший их полицейский?
Ральф не знал. А по голосу копа чувствовалось, что тот улыбается.
— Вы ведь сказали, этот тип служит в дорожной полиции? — спросил Ральф, когда они проезжали под светофором.
— Посмотри, мамочка! — внезапно воскликнула Кирстен, на какое-то время позабывшая о Мелиссе Дорогуше. — Велосипеды! Велосипеды на улице, и они стоят на головах! Вон там. Смешно, правда?
— Да, моя сладкая, я их вижу, — ответила Эллен. Похоже, стоящие на седлах велосипеды не вызвали у нее такого же приступа веселья, как у дочери.
— В дорожной полиции? Я этого не говорил. — По голосу вновь чувствовалось, что здоровяк за рулем улыбается. — Он городской коп.
— Правда? А сколько же копов в этом маленьком городке?
— Было еще два, — улыбка в голосе стала еще очевиднее, —но я их убил.
Он повернул голову, и Ральф увидел, что коп вовсе не улыбается. Он ухмыляется. Во все тридцать два зуба. Ральф отметил, что они у него тоже огромные.
— Теперь к западу от Пекоса  note 12 закон — это я.
У Ральфа отвисла челюсть. А коп все ухмылялся и вел машину, повернувшись затылком к лобовому стеклу. Так, не оборачиваясь, он плавно затормозил у муниципалитета Безнадеги.
— Карверы, — со значением произнес он, продолжая ухмыляться, — добро пожаловать в Безнадегу.

ГЛАВА 3

1

Мужчине, физиономия которого украшала обложки журналов «Пипл», «Тайм» и «Премьер» (когда он женился на актрисе с изумрудами), который появлялся на первой странице «Нью-Йорк таймс» (когда он стал лауреатом Национальной книжной премии  note 13 за роман «Радость») и на развороте «Взгляда изнутри» (когда его арестовали за избиение третьей жены, предшественницы актрисы с изумрудами), захотелось отлить.
Сбросив обороты двигателя, он остановил мотоцикл у самой обочины шоссе 50, ни на дюйм не съехав с асфальта. Хорошо, что шоссе пустынное, поскольку, к примеру, в Большом Бассейне  note 14 человеку ни за что не разрешат оставить мотоцикл на дороге, даже если он когда-то трахал самую знаменитую актрису Америки и ходили разговоры о его выдвижении на Нобелевскую премию в области литературы. Но если кто и пытался, то водитель первого же грузовика почитал за честь поддеть мотоцикл бампером, чтобы тот покатился кувырком. А попробуйте поднять семисотфунтовый «харлей-дэвидсон», особенно если вам пятьдесят шесть лет и вы не в лучшей форме. Просто попробуйте.
Я бы не смог, подумал мужчина, глядя на красно-кремовый «харлей-софтейл», городской мотоцикл с превосходными обводами, и вслушиваясь в мерное постукивание двигателя. Из других звуков до его ушей долетали лишь завывание горячего ветра пустыни да скрежет песка по кожаной куртке, купленной в нью-йоркском универмаге «Барни» за тысячу двести долларов.
В этой куртке его собирался заснять гомик-фотограф из журнала «Интервью», если, конечно, такой журнал существовал.
Думаю, эту часть мы опустим, не так ли?
— Я не возражаю, — ответил на незаданный вопрос мужчина, снял шлем, положил его на седло «харлея» и потер щеки, такие же горячие, как ветер, да вдобавок еще и обожженные, подумав при этом, что никогда еще он не испытывал такой усталости и безысходности.

2

На негнущихся ногах литературный лев спустился с невысокого откоса и отошел на несколько шагов. Его длинные седые волосы падали на плечи и на воротник кожаной куртки, чуть поскрипывали сапоги, также купленные в «Барни». Он посмотрел направо, налево: дорога была пуста. В миле или двух к западу на шоссе что-то стояло, то ли грузовик, то ли кемпер, но, если там и были люди, без бинокля они едва ли смогли бы увидеть, что великий человек справляет малую нужду. А если и увидят, то что такого? В конце концов без этого никто не может обойтись.
Джон Эдуард Маринвилл, которого в «Харперс базар» назвали «писателем, каким всегда хотел быть Норман Мейлер», про которого Шелби Фут однажды написал, что он «единственный ныне здравствующий американский писатель масштаба Джона Стейнбека», расстегнул ширинку и вытащил природную самописку. Мочевой пузырь у него чуть ли не лопался, но почти минуту он простоял с сухим крантиком в руке.
Наконец полилась моча, и устилающие землю сухие, пропыленные листья мескитового дерева заблестели зеленым.
— Восславим Иисуса, спасибо тебе, Господи! — проревел мужчина голосом Джимми Суэггарта. Этот трюк всегда пользовался успехом на вечеринках. Однажды Том Вулф так зашелся смехом, когда он заговорил голосом известного евангелиста, что Джонни даже забеспокоился, не хватит ли удар коллегу по перу. — Вода в пустыне, это ли не чудо! Хеллоу, Джулия!
Он иногда думал, что именно эта его трактовка «аллилуйи», а отнюдь не ненасытная страсть к выпивке, наркотикам и молодым женщинам побудила знаменитую актрису столкнуть его в бассейн во время пресс-конференции в отеле «Бел-Эйр», на которую он явился вдребезги пьяный, а потом отбыть вместе с изумрудами.
Закатываться его звезда начала раньше, но тот инцидент стал отметкой, миновав которую этот закат уже не мог остаться незамеченным широкой общественностью. У него не просто выдался плохой день или плохой год, вся жизнь вошла в черную полосу. Фотография Джонни, вылезающего из бассейна в белом костюме, с широченной пьяной улыбкой на лице, появилась в специальном выпуске «Сомнительные достижения», выпущенном журналом «Эсквайр». Потом о нем неоднократно писал «Спай», журнал, который любил потрясти грязное бельишко бывших кумиров.
Но в тот день, когда Джонни стоял лицом на север и писал, отбрасывая вправо длинную тень, эти мысли жалили его не так больно, как обычно. И уж точно не так, как в Нью-Йорке. Пустыня настраивала на более мажорный лад. Джонни видел себя литературным Элвисом Пресли, состарившимся, потерявшим форму, но все равно участником тусовки, хотя ему давным-давно следовало сидеть дома. А значит, не так уж все и плохо.
Он расставил ноги пошире, чуть наклонился, отпустил пенис и обеими руками начал массировать поясницу. Ему как-то сказали, что благодаря массажу обеспечивается максимальное опорожнение мочевого пузыря. У него сложилось впечатление, что так оно и есть, но Джонни знал, что ему придется еще раз справить малую нужду, прежде чем он прибудет в Остин, который был следующей его остановкой на долгом пути в Калифорнию. Простата у него, конечно, не такая, как раньше. Джонни понимал, что надо бы ее проверить, да и не только ее, но вообще пройти полное обследование всех внутренних органов. Надо бы, но, с другой стороны, кровью он не писает, а кроме того…
Ну хорошо. Он просто боялся, вот что скрывалось за «кроме того». За последние пять лет пострадала не только его литературная репутация, и отказ от «колес» и спиртного нисколько не помог, хотя Джонни очень на это надеялся. В определенном смысле стало даже хуже. Джонни познал на себе, чем чревата трезвость: ты помнишь все, чего должен бояться. Он боялся, что доктор, засунув палец в задницу литературного льва, обнаружит не просто увеличение размеров предстательной железы. Он боялся, что доктор найдет простату черной и пораженной раком… как у Френка Заппы  note 15 . А если рак не притаился в простате, он может притаиться где-то еще.
Например, в легких, почему нет? Двадцать лет он выкуривал ежедневно по две пачки «Кэмел», потом десять лет — по три пачки «Кэмел лайт», словно «Кэмел лайт» могли чем-то помочь, прочистить бронхи, выгладить трахею, открыть залитые смолой альвеолы. Чушь собачья. Последние десять лет он не курил вовсе, ни обычные сигареты, ни сигареты с пониженным содержанием никотина, но все равно до полудня не мог прокашляться, а иногда и ночью просыпался, зайдясь в кашле.
Или в желудке! Действительно, почему бы нет? Желудок такой мягкий, розовый, доверчивый, если уж где заводиться болезни, так только там. Джонни вырос в семье мясоедов. Причем бифштекс там предпочитали есть с кровью, ничего парового не признавали. Джонни любил острые соусы и жгучий перец. Он не уважал фрукты и овощные салаты и ел их, лишь когда его донимали запоры. Вот так он питался всю свою гребаную жизнь, не изменил этой привычке и сейчас и собирался и дальше есть только то, что ему нравится, во всяком случае до того момента, как его упекут в больницу и начнут кормить вкусной и здоровой пищей через пластиковую трубочку.
В мозгу? Возможно. Вполне возможно. Опухоль, а может (вот уж особенно веселая идея), и болезнь Альцгеймера, свойственная глубоким старикам.
В поджелудочной железе? Ну, по крайней мере тут все закончится быстро. Экспресс-обслуживание, без задержки.
Сердечный приступ? Цирроз печени? Инсульт? Скорее да, чем нет. Логичное предположение. В многочисленных интервью Джонни выставлял себя человеком, не задумывающимся о смерти, но в душе-то понимал, что все это треп. На самом деле смерть ужасала его, и в результате он всю жизнь сдерживал свое воображение, которое постоянно рисовало ему различные варианты с неизбежным финалом. Поздно ночью, не в силах уснуть, он особенно живо представлял себе подкрадывающуюся к нему смерть. Отказываясь пойти к врачу, пройти обследование, не позволяя заглянуть внутрь своего организма, он, разумеется, не возводил преграду перед всеми этими болезнями, что могли точить или, возможно, уже точили его, но, держась подальше от докторов и их дьявольских приборов, Джонни обретал возможность не знать. Точно так же можно не иметь дел с призраком, который прячется под кроватью или шныряет по темным углам, если не выключать в спальне свет. И ни один доктор в мире, похоже, не знал, что для таких людей, как Джонни Маринвилл, лучше бояться, чем знать наверняка. Особенно если дверь в твой организм открыта любой болезни.
Включая СПИД, подумал Джонни, продолжая оглядывать пустыню. Он старался соблюдать осторожность. Во-первых, не трахался так часто, как раньше, сказывался возраст. Во-вторых, последние восемь или десять месяцев действительно был осторожен, поскольку, как только он отказался от спиртного, исчезли провалы в памяти. А годом раньше, до того, как Джонни бросил пить, он пять или шесть раз просыпался рядом с совершенным незнакомцем. Всякий раз Джонни поднимался и шел в ванную, чтобы взглянуть на унитаз. Однажды там плавал презерватив, то есть все обошлось. В других случаях — ничего. Разумеется, он или его дружок (дружок-подружка, так точнее) могли ночью спустить презерватив в канализацию, но где уверенность, что так оно и было? Особенно если ты допился до провала в памяти. А СПИД…
— Это дерьмо проникает внутрь и ждет, — констатировал Джонни и отвернулся от порыва ветра, припорошившего пылью его щеку, шею и болтающийся конец. Последний уже с минуту прекратил делать что-то полезное.
Джонни тряхнул его и убрал в трусы.
— Братья, — обратился он к далеким, дрожащим в мареве горам голосом известного проповедника, — как сказано в Книге ефесян, глава третья, стих девятый, как бы ты ни прыгал и ни скакал, последние две капли падают в штаны. Так написано и так…
Он уже поворачивался, застегивая ширинку и произнося вслух слова главным образом для того, чтобы отогнать очередной приступ плохого настроения (в последнее время эти приступы, словно стервятники, так и вились вокруг него), но вдруг застыл, замолчав на полуслове.
За его мотоциклом стояла патрульная машина, на крыше которой в ярком солнечном свете лениво перемигивались синие огни.

4

Когда Джонни поднялся по песчаному откосу на дорогу, он увидел копа, который стоял позади «харлея» и переписывал в блокнот его номерной знак. Этот коп был гигантом, ростом никак не меньше шести футов и шести дюймов, а весом за двести семьдесят фунтов.
— Добрый день, патрульный. — Джонни посмотрел вниз и заприметил маленькое темное пятнышко у промежности джинсов. Как бы ты ни прыгал и ни скакал подумал он, последние две капли падают в штаны.
— Сэр, вам известно, что парковать транспортное средство на федеральной дороге запрещено? — спросил коп, не поднимая головы.
— Нет, но я не думаю…
…что это может создать какие-либо проблемы на такой пустынной дороге, как федеральное шоссе 50, хотел закончить Джонни, тем самым пренебрежительным тоном, каким привык разговаривать с обслугой, но увидел нечто, заставившее его передумать: кровь на правом манжете и рукаве рубашки копа, много крови, теперь уже засыхающей. Наверное, он только что убирал с дороги тушу большого зверя, лося или оленя, сбитого лихачом. Отсюда и кровь, и плохое настроение. А рубашку-то можно выкидывать. Такое пятно не отстирать.
— Сэр? — резко бросил коп.
Номер он уже записал, но продолжал смотреть на мотоцикл, сдвинув светлые брови, рот его превратился в узкую полоску. Коп словно не хотел видеть владельца мотоцикла, и без того на душе тошно.
— Ничего, патрульный, — ровным, нейтральным голосом ответил Джонни. Действительно, зачем злить этого здоровяка, если у него и так выдался плохой день.
— Закон также запрещает справлять физиологическую нужду в пределах видимости с федеральной дороги, — добавил коп, по-прежнему не поднимая головы, с блокнотом в одной руке и взглядом, остановившимся на задней номерной пластине мотоцикла. — Вы это знали?
— Нет, очень сожалею. — Джонни так и подмывало расхохотаться, но он сдержался.
— А такой закон есть. Я собираюсь вас отпустить… — коп первый раз посмотрел на Джонни, и его глаза широко раскрылись, — …ограничившись предупреждением, но…
Он замолчал, а глаза его так и остались распахнутыми, словно у ребенка, мимо которого по улице шествует цирк с клоунами и акробатами. Такой взгляд был Джонни не в диковинку, только он никак не ожидал увидеть его в Неваде. И самое поразительное, что так смотрел на него гигантский коп со скандинавскими корнями, который мог читать разве что «Шутки с вечеринок» в «Плейбое» да журнал «Оружие и амуниция».
Поклонник, подумал Джонни. В пустыне между Эли и Остином наткнуться на почитателя своего таланта — это нечто.
Ему не терпелось поведать об этом Стиву Эмесу, с которым он намеревался встретиться вечером в Остине. Черт, да он еще днем позвонит Стиву по сотовому телефону… если здесь есть сотовая связь. Скорее всего ее нет. Кто ставит в пустыне узловые станции? Правда, батарейка в его трубке полностью заряжена, он вчера подзарядил ее, но со Стивом не разговаривал после отъезда из Солт-Лейк-Сити. По правде говоря, не любил Джонни сотовых телефонов. Он не верил, что они вызывают рак, все это вымыслы желтой прессы, но…
— Святой Боже, — пробормотал коп. Его правая рука с залитым кровью рукавом поднялась к правой щеке. — Святой Боже.
— Что случилось, патрульный? — спросил Джонни, сумевтаки подавить улыбку. В одном он ничуть не изменился: нравилось ему, знаете ли, когда его узнают. Господи, как же ему это нравилось.
— Вы… Джон Эдуард Маринвилл! — выдохнул коп. Он робко улыбнулся, и Джонни тут же мысленно произнес: О, мистер полисмен, какие у вас большие зубы. — Я хочу сказать, ведь это вы, правда? Вы написали «Радость»! И, о черт, «Песнь молота»! Я стою рядом с человеком, написавшим «Песнь молота»! — И вот тут коп особенно тронул Джонни: протянул руку и коснулся его кожаной куртки, чтобы доказать себе, что писатель действительно стоит перед ним и происходит все это наяву. — Святой Боже!
— Да, я Джонни Маринвилл, — скромно признал Джонни (к этому тону он прибегал только в подобных случаях). — Хотя должен признаться, что впервые меня узнал человек, который видел, как я справляю малую нужду у обочины дороги.
— Да забудьте вы об этом. — Коп схватил руку Джонни.
За мгновение перед тем, как их руки соприкоснулись, Джонни заметил, что ладонь копа также в крови и его линия жизни и линия любви скрыты буровато-красной пленкой. Джонни все еще улыбался, пока они жали друг другу руки, но чувствовал, что уголки его рта начинают опускаться. Кровь попадет на меня, думал он. А до Остина помыть руки негде.
— Вы же один из моих любимых писателей, — говорил коп. — Я хочу сказать, Господи, «Песнь молота» — это что-то потрясающее… Я знаю, критикам ваш роман не понравился, но что они понимают?
— Мало что, — согласился Джонни.
Ему очень хотелось, чтобы коп побыстрее отпустил его руку, но гигант, похоже, относился к тем людям, которые очень ценят непосредственный контакт. И Джонни чувствовал силищу копа. Если бы здоровяк захотел сжать ему руку, то любимый писатель копа отстукивал бы следующую книгу левой рукой, по крайней мере первые два месяца.
— Мало что, как это верно сказано! «Песнь молота» — лучшая книга о Вьетнаме, которую я когда-либо читал. Куда до нее Тиму О'Брайену, Роберту Стоуну…
— Как приятно это слышать, большое вам спасибо. Коп ослабил хватку, и Джонни осторожно высвободил руку. Он хотел взглянуть на нее, посмотреть, много ли на ней крови, но решил, что момент неподходящий. Коп же засовывал блокнот в задний карман брюк, не отрывая от Джонни широко раскрытых глаз. Он словно боялся, что Джонни исчезнет, если он мигнет.
— А как вы здесь очутились, мистер Маринвилл? Господи! Я-то думал, вы живете далеко на Востоке!
— Да, живу, но…
— И это неподобающее транспортное средство для… э… я должен прямо сказать: для национального достояния. Вы хоть знаете, сколько мотоциклистов попадает в аварии? Я — волк и могу вам это сказать, потому что каждый месяц получаю циркуляры из Национального совета по безопасности движения. Один на каждые четыреста шестьдесят водителей транспортных средств. Звучит вроде бы обнадеживающе, но при этом надо помнить, сколько вообще водителей каждый день попадает в дорожно-транспортные происшествия. Двадцать семь тысяч. Это уже совсем другое дело. Заставляет задуматься, так ведь?
— Да, — ответил Джонни, подумав при этом: Он сказал что-то насчет волка или я ослышался? — Эта статистика очень даже… очень даже… — Очень даже что? Давай, Маринвилл, доводи фразу до конца. Если ты смог провести целый час с той сукой из женского журнала, а потом не приложиться к бутылке, уж к этому-то парню подход ты найдешь. Он лишь тревожится за твою жизнь, ничего больше. — Очень даже впечатляет.
— Так что вы поделываете в наших краях? Да еще на столь небезопасном средстве передвижения?
— Собираю материал. — Взгляд Джонни упал на запятнанный кровью правый рукав копа, но он заставил себя поднять глаза на его обожженное солнцем лицо. Едва ли у этого парня могут возникнуть какие-либо трудности с водителями или нарушителями общественного порядка. Он кого угодно переломит пополам. А вот кожа у него неподходящая для этого климата.
— Задумали написать новый роман? — оживился коп.
Джонни посмотрел на его грудь, но нашивка с фамилией там отсутствовала.
— Новую книгу, скажем так. Позвольте задать вопрос, патрульный.
— Конечно, пожалуйста, но вопросы должен задавать я, у меня их миллион. Никогда не думал, что посреди пустыни я встречу… Святой Боже!
Джонни заулыбался. Жарко, конечно, и надо бы уехать до того, как Стив сядет ему на хвост… у него нет никакого желания всякий раз видеть в зеркале заднего обзора большой грузовик, это убивает вдохновение, но коп такой искренний, так трогательно восторгается встречей, проявляет неподдельный интерес к его творчеству.
— Раз уж вы знакомы с моими предыдущими работами, что вы можете сказать о книге очерков из жизни современной Америки?
— Которую напишете вы?
— Я. Дорожные впечатления, знаете ли. Собранные под заголовком… — Джонни глубоко вздохнул. — «Путешествие с „харлеем“.
Он ожидал, что на лице копа отразится недоумение, что тот расхохочется, восприняв его слова как хорошую шутку. Но коп лишь опять взглянул на номерной знак мотоцикла, потер подбородок (квадратный, раздвоенный, как у героя какой-нибудь книги комиксов Верни Райтсона), сдвинул брови и задумался. Джонни воспользовался случаем и посмотрел на свою руку. Точно, вся кисть в крови в тех местах, где к ней прикасались пальцы копа. Приятного мало.
Потом коп перевел взгляд на Джонни и поразил его, произнеся именно те слова, что вертелись в голове у Джонни последние два дня монотонной поездки по пустыне.
— Может сработать, но на обложке должна быть ваша фотография на вашем драндулете. Серьезная фотография, чтобы читатели знали, что вы не собирались посмеяться над Джоном Стейнбеком… да и над собой тоже.
— Именно так! — Джонни с трудом удержался, чтобы не хлопнуть здоровяка копа по плечу. — В этом главная опасность. Не дай Бог люди подумают, что это какая-то… злая шутка. Обложка должна продемонстрировать серьезность намерений… Возможно, стоит добавить мрачности… Если, к примеру, оставить один мотоцикл? Фотография мотоцикла, естественно, темного. Стоящего посреди автотрассы… может, даже здесь, в пустыне. На разделительной полосе шоссе 50… с тенью, отбрасываемой в сторону…
Какой абсурд — дискутировать с копом, только что предупреждавшим его, что нельзя писать на перекати-поле, но Джонни это нравилось.
И вновь коп произнес именно то, что Джонни хотел услышать.
— Нет! Господи, нет! Фотографировать надо вас!
— В общем, я того же мнения. Чтобы сфотографировали меня, скажем, в тот момент, когда я завожу мотоцикл. Как бы между прочим… как бы между прочим, но…
— Но в фотографию должны поверить, — закончил за него коп. — Чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что вы действительно проехали на мотоцикле всю Америку, а не сели на него, дабы попозировать для фотографа. Поэтому никаких улыбок. Не смейте улыбаться в объектив, мистер Маринвилл.
— Улыбки не будет, — подумав, согласился Джонни. Этот парень — гений.
— И не помешает некоторая отстраненность. Взгляд вдаль. Словно вы думаете о тех милях, которые оставили за собой…
— Да, и о милях, которые еще лежат впереди. — Джонни взглянул на горизонт, чтобы вжиться в образ, и вновь увидел большой автомобиль, припаркованный на обочине в миле или двух отсюда. С годами Джонни приобрел дальнозоркость, солнце уже не так слепило глаза, поэтому он почти наверняка мог сказать, что это кемпер. — Милях реальных и метафорических.
— Да, и тех, и других, — кивнул коп. — «Путешествие с „харлеем“. Мне нравится. Завлекательное название. Знаете, я прочитал все, что вы уже написали, мистер Маринвилл. Романы, эссе, поэмы… черт, весь ваш послужной список.
— Благодарю, — растроганно ответил Джонни. — Мне так приятно это слышать. Вы и представить себе не можете, как приятно. Последний год был для меня трудным. Я даже стал сомневаться в себе, в целях, которые ставил перед собой.
— Мне немного знакомо это состояние. Вам это может показаться странным, все-таки я простой коп, но оно мне знакомо. Да если б вы знали, какой иной раз у меня выдается день… Мистер Маринвилл, вы можете дать мне автограф?
— Разумеется, с удовольствием. — Джонни вытащил спой блокнот из заднего кармана джинсов. Открыл его, пролистал. Какие-то фразы, направления, номера дорог, маршруты движения (последние рисовал Стив Эмес, который быстро понял, что его знаменитый клиент знает, как водить мотоцикл, но совершенно не ориентируется на трассе). Наконец он нашел чистую страницу. — Как вас зовут, патру…
Тут его прервал громкий протяжный вой, от которого сердце Джонни ушло в пятки… Мало того что выл дикий зверь, он выл к тому же совсем близко. Блокнот вывалился из руки Джонни, и он повернулся так быстро, что едва не потерял равновесие. В пятидесяти ярдах от них, на обочине, стояла какая-то тварь на тонких лапах, с впалыми боками, серой свалявшейся шерстью и болячкой на правой передней лапе, но Джонни едва ли все это заметил. Потому что смотрел на морду зверюги, на ее желтые глаза, одновременно глупые и хитрые.
— Мой Бог, — выдохнул он. — Что это? Это…
— Койот, — подтвердил его догадку коп. — Некоторые люди называют их волками пустыни.
Так вот что он имел в виду, подумал Джонни. Что-то насчет встречи с койотом, волком пустыни. А я его неправильно понял. Мысль эта в какой-то мере успокоила его, хотя сомнения в том, что он правильно истолковал слова копа, остались.
Коп направился к койоту. Шаг, другой, после паузы — третий. Койот не сдвинулся с места, но начал дрожать всем телом. Из-под тощего бока потекла моча. Порыв ветра разбил струйку в пелену капель.
После четвертого шага койот поднял морду к небу и вновь завыл, отчего по коже Джонни побежали мурашки.
— Это надо прекратить, — крикнул он вслед копу. — Ужас какой-то.
Коп не отреагировал. Он смотрел на койота, желтые глаза которого теперь не отрывались от копа.
— Тэк, — вырвалось у копа. — Тэк ах лох.
Койот по-прежнему сверлил его взглядом, словно понял эту индейскую абракадабру. Очередной порыв ветра подхватил блокнот и сбросил его на откос, где он привалился к торчащему из песка булыжнику. Джонни этого не заметил. Какой там блокнот, какой автограф.
Все это войдет в книгу, подумал он. Все, что я повидал раньше, — ерунда, а вот этот эпизод войдет. Это прозвучит. Еще как прозвучит.
— Тэк, — повторил коп и резко хлопнул в ладоши. Койот повернулся и помчался прочь. Джонни не ожидал, что на столь тонких лапах можно так быстро бегать. Здоровяк в хаки подождал, пока серая шерсть койота сольется с серостью пустыни. Много времени это не заняло.
— Господи, какие же они отвратительные! — воскликнул коп. — А в последнее время их стало больше, чем вшей в одеяле. Утром или в полдень, когда самая жара, их не увидишь. Зато во второй половине дня… вечером… ночью… — Он покачал головой.
— Что вы ему сказали? — спросил Джонни. — Я такого никогда не слышал. Что-то индейское? На языке какого-то племени? Здоровяк коп рассмеялся:
— Не знаю я ни одного индейского языка. Эти слова значения не имеют. Просто детский лепет. — Но он же вас слушал!
— Нет, он смотрел на меня. — Коп нахмурился, словно удивляясь, что нашелся человек, решившийся спорить с ним. — Я украл его глаза, ничего больше. Дыры его глаз. Думаю, все эти разговоры о приручении животных — болтовня, но когда дело доходит до волков пустыни… ну, если вы крадете их глаза, не важно, что вы говорите. Обычно они не опасны, кроме, разумеется, бешеных. И главное, чтобы они не почуяли запаха страха. Или крови.
Джонни глянул на правый рукав копа и подумал: не эта ли кровь привлекла койота?
— Но им нельзя противостоять, когда они сбились в стаю. Особенно если у стаи сильный вожак. Тогда они не ведают страха. Они будут гнать оленя, пока у того не разорвется сердце. Иногда ради забавы. — Коп помолчал. — Или человека.
— Однако, — только и смог сказать Джонни. — Это… интересно.
— Интересно, правда? — Коп улыбнулся. — Наука о пустыне. Скрижали пустующей земли. Звучание открытого пространства.
Джонни смотрел на него открыв рот. Вдруг его приятель-полицейский заговорил, как поэт.
Он пытается произвести на меня впечатление, ничего больше… это типичный монолог коктейль-пати, только без коктейля. Я это видел и слышал тысячу раз.
Возможно. Но раньше он без этого обходился. Издалека вновь донесся знакомый вой. Однако выл не тот койот, что убежал от них, Джонни в этом не сомневался. Вой донесся с другой стороны, скорее всего в ответ на вой первого койота.
— Похоже, пора сматываться отсюда! — воскликнул коп. — Вам бы лучше убрать вот это. — Он повернулся к мотоциклу и показал на левую багажную сумку. Джонни увидел, что из нее торчит кусок его нового пончо, ярко— оранжевого, чтобы в ненастье водители автомобилей заметили его издалека.
Как я мог не увидеть, что пончо торчит из сумки, когда остановился, чтобы облегчиться? подумал Джонни. Такого просто не могло быть. И еще. Он останавливался на заправке в Претти-Найсе, а потом открывал эту багажную сумку, чтобы достать карту Невады. Проверил, сколько миль до Остина, сложил карту и убрал ее. Затем защелкнул замки. Это он хорошо помнил, а теперь сумка была открыта.
Джонни не мог пожаловаться на отсутствие интуиции. Лучшими своими произведениями он был обязан именно интуиции, а не планомерной подготовке к их написанию. Спиртное и наркотики притупили интуицию, но не уничтожили ее, и она вернулась, пусть не в полной мере, но вернулась, когда он отказался и от первого, и от второго. Вот и теперь, глядя на краешек пончо, Джонни услышал задребезжавший в голове колокольчик тревоги.
Это сделал коп.
Деяние совершенно бессмысленное, но интуиция подсказывала ему, что именно так все и произошло. Коп раскрыл багажную сумку и вытащил пончо, пока Джонни, стоя спиной к дороге, справлял малую нужду. А потом, во время их разговора, коп стоял так, чтобы Джонни не мог увидеть торчащее из сумки пончо. Похоже, этот парень не потерял головы, встретив любимого автора. Может, коп не так уж и любил его романы, эссе, поэмы. Потому что, похоже, он преследовал определенную цель.
Какую цель? Что мне подсказывает интуиция? Какую цель?
Джонни не знал, и это ему очень не нравилось. А еще ему не нравились странные слова, брошенные копом койоту.
— Ну? — Коп улыбался, и улыбка эта еще больше встревожила Джонни. Не было в ней восторга благодарного читателя. От этой улыбки веяло холодом, даже презрением.
— Что «ну»?
— Вы собираетесь закрыть сумку? Тэк!
У Джонни екнуло сердце.
— Тэк? Что это значит?
— Я не говорил тэк. Это вы сказали тэк.
Продолжая улыбаться, коп сложил руки на груди. Как же мне хочется выбраться отсюда, подумал Джонни.
Да уж, дружеская встреча, похоже, близка к завершению. И если ему ничего не остается, как выполнить приказ, пусть будет так. Маленькая интерлюдия, которая так хорошо началась, заканчивается не столь уж забавно… словно туча нашла на солнце и вокруг сразу все стало сумрачно, зловеще.
А если, спросил себя Джонни, этот тип хочет причинить мне вред? Он наверняка пропустил пару банок пива.
Что ж, ответил он сам себе, может, и хочет. Что я могу изменить. Разве только пожаловаться местным койотам.
Возбужденное воображение мгновенно нарисовало отвратительную картину: коп роет яму в пустыне, а в тени патрульной машины лежит тело человека, который был лауреатом Национальной книжной премии и трахал самую знаменитую киноактрису Америки. Конечно, эту картину он отмел сразу. Не из страха, а от неизвестно откуда взявшейся уверенности, что такого просто не может быть. Таких, как он, не убивают. Они иной раз кончают жизнь самоубийством, но от чьей-то руки, к примеру, от руки чокнутого копа, они не погибают. Если такое и случается, то лишь в бульварных романах.
Правда, с Джоном Ленноном это все-таки случилось, но…
Джонни направился к багажной сумке, и до его ноздрей донесся исходящий от копа запах. На мгновение Джонни вспомнил отца, отчаянно веселого, любящего крепкое словцо забулдыгу, от которого всегда пахло, как сейчас от копа: на поверхности — лосьон после бритья «Олд спайс», под ним — запах пота.
Джонни увидел, что оба замка открыты, поднял крышку, чувствуя запах пота и «Олд спайс»: коп стоял у него за спиной. Джонни уже начал убирать пончо, когда заметил, что лежит на его дорожных картах. Он, конечно, остолбенел, но в общем-то не очень и удивился, ожидая чего-то подобного. Джонни обернулся к копу. Тот смотрел в багажную сумку.
— О, Джонни. — Коп с сожалением покачал головой. — Это печально. Очень печально.
Он протянул руку и достал из сумки мешок размером с галлон, лежавший на стопке карт. Джонни не пришлось принюхиваться, чтобы понять, что насыпан в мешок отнюдь не чай. А на мешке, словно в насмешку, красовалась круглая желтая наклейка с улыбающейся рожицей.
— Это не мое. — На Джонни навалилась такая усталость, что он даже не стал возмущаться. — Это не мое, и вы это знаете. Потому что именно вы положили сюда этот мешок.
— Да, конечно, во всем виноваты копы, — покивал здоровяк. — Совсем как в твоих красно-либеральных книгах, правильно? Парень, да от тебя за версту несло «травкой». Ты ею провонял! Тэк1
— Послушайте… — начал Джонни.
— В машину, красный! В машину, гомик! — Голос негодовал, но серые глаза смеялись.
Это шутка, подумал Джонни. Какая-то безумная шутка.
И тут с юго-запада донесся вой нескольких койотов. А когда коп повернулся посмотреть, где они воют, и заулыбался, Джонни почувствовал, что из груди его вот-вот вырвется крик, и плотно сжал губы, чтобы подавить его. По выражению лица копа Джонни понял: шутки кончились. Безумие копа не вызывало сомнений. И, Господи, какой же он здоровенный.
— Мои дети пустыни! — воскликнул коп. — Как мелодично они поют!
Он улыбнулся, посмотрел на мешок, который держал в руке, покачал головой и расхохотался. Джонни стоял, не сводя с него глаз. Уверенность, что таких, как он, не убивают, внезапно исчезла без следа.
— Путешествие с «харлеем», — передразнил его коп. — Можно ли придумать для книги более глупое название? А сама идея еще глупее. Просто кража литературной находки Джона Стейнбека… писателя, которому ты в подметки не годишься… меня это бесит.
И, прежде чем Джонни понял, что происходит, вспышка боли полыхнула в его голове. Он почувствовал, что валится назад с прижатыми к лицу руками, ощутил горячую кровь, хлынувшую между пальцами, подумал: Со мной все, в порядке, я не упаду, со мной все в порядке, а в следующее мгновение уже лежал на боку на асфальте и орал во все горло. Нос под его пальцами уже не казался прямым, он лежал на левой щеке. В восьмидесятых у Джонни искривилась перегородка, спасибо кокаину, который он нюхал без всякой меры. Джонни вспомнил, что его доктор рекомендовал выправить ее до того, как он врежется в столб или вращающаяся дверь стукнет его по носу. Доктор также предупреждал, что перегородка может сломаться сама по себе. Ничего этого не произошло, перегородку сломали другим, не названным доктором способом. Обо всем этом Джонни думал, продолжая кричать.
— Вернее, это приводит меня в ярость. — И коп пнул его в левое бедро. Боль пронзила тело, мышцы ноги онемели. Джонни катался по дороге, держась теперь за ногу, а не за нос, царапая щеку об асфальт шоссе 50 и крича, крича, крича. В рот попадал песок, он кашлял, отплевывался, чтобы вновь зайтись в крике.
— Я просто голову теряю от ярости. — Коп пнул Джонни в задницу, поближе к пояснице. Такой боли он не мог вытерпеть, должен был лишиться чувств, но не лишился. Продолжал корчиться на белой разделительной полосе, заходясь в крике, с хлещущей из носа кровью. А вдали, в сгущающейся тени, отбрасываемой горами, выли койоты.
— Поднимайся, — бросил коп. — На ноги, лорд Джим!
— Не могу, — всхлипнул Джонни, подтянул ноги к груди и обхватил руками живот, принимая защитную позу, знакомую ему со съезда Демократической партии в Чикаго в 1968 году, а может, и раньше, со времен лекции, на которой он побывал в Филадельфии, перед первыми «рейсами свободы»  note 21 в Миссисипи. Джонни собирался поехать туда не столько ради великой идеи, сколько за материалом, на основе которого создавалась великая проза, но в конце концов что-то помешало. Вероятно, его игрунчик, вскочивший при виде задранной юбки.
— На ноги, кусок дерьма. Ты теперь в моем доме, доме волка и скорпиона, и не советую тебе забывать об этом!
— Я не могу, вы сломали мне ногу. Господи Иисусе, как же вы избили меня…
— Нога у тебя не сломана, и ты еще не знаешь, что значит избить человека. А теперь вставай.
— Я не могу. Действительно…
Громыхнул выстрел, пуля рикошетом отскочила от асфальта, и Джонни взвился вверх еще до того, как окончательно понял, что стреляли не в него. Он стоял на разделительной полосе, шатаясь как пьяный. Нижнюю часть его лица заливала кровь, к которой прилип песок, образуя маленькие островки на губах, щеках, подбородке.
— Эй, большая шишка, ты же обдулся, — донесся до него голос копа.
Джонни посмотрел вниз и увидел, что так оно и есть. Как бы ты ни прыгал и ни скакал, вспомнилось ему. Левое бедро пульсировало болью. Задница онемела, превратилась в кусок замороженного мяса. Джонни подумал, что ему надо поблагодарить копа. Ударь тот повыше, его разбил бы паралич.
— Ты жалкий писатель и жалкий человек. — Коп держал в руке огромный револьвер. Он посмотрел на мешок с «травкой» и покачал головой. — Я понял это не по твоим словам, а по рту, который эти слова произнес. Если б я чуть дольше смотрел на твой безвольный и надменный рот, убил бы тебя прямо здесь. Не смог бы сдержаться.
В пустыне по-прежнему выли койоты, совсем как в старом фильме Джона Уэйна.
— Вы и так много чего наделали, — пробормотал Джонни.
— Отнюдь. — Коп улыбнулся. — Нос — это только начало. Кстати, тебе это к лицу. Выглядишь ты теперь получше. — Он открыл заднюю дверцу патрульной машины. А Джонни задался вопросом, сколько секунд, минут, часов заняла эта маленькая трагедия. Он не имел об этом никакого представления. Но за это время ни одна машина не проехала мимо. — В машину, большая шишка.
— Куда вы меня везете?
— Куда я, по-твоему, могу отвезти обкурившееся красное дерьмо вроде тебя? Естественно, в кутузку. А теперь быстро в машину.
Забираясь на заднее сиденье, Джонни коснулся рукой правого нагрудного кармана кожаной мотоциклетной куртки.
Сотовый телефон на месте.

ГЛАВА 4

1

Стив Эмес нарушал одну из пяти заповедей, кстати сказать, последнюю в списке. Пять заповедей были ему вручены месяц тому назад, но не Господом Богом, а Биллом Харрисом. Они сидели в кабинете Джека Эпплтона. В последние десять лет все книги Джонни Маринвилла шли через Эпплтона. Он присутствовал при передаче заповедей, но в разговоре принял участие разве что в самом конце, а так просто сидел, разглядывая свои ногти. Сам мэтр отбыл пятнадцатью минутами раньше, с высоко поднятой головой и развевающейся гривой седых волос, заявив, что у него назначена встреча в художественной галерее в Сохо  note 23 . — Все эти заповеди начинаются со слов «ты не должен», и, я думаю, тебе не составит труда их запомнить, — изрек Харрис. Это был невысокий, полноватый, похоже, безвредный человечек, который, однако, держался с королевским достоинством. — Ты меня слушаешь? — Слушаю, — кивнул Стив.
— Первое, ты не должен с ним пить. Какое-то время он не пьет, по его словам, пять лет, но он перестал ходить на встречи «Анонимных алкоголиков», а это плохой признак. Но даже когда он еще туда ходил, Джонни иной раз позволял себе рюмку-другую. Однако один он пить не любит, поэтому, если он предложит тебе составить ему компанию после тяжелого дня на «харлее», ты должен ответить отказом. Он может начать настаивать, говоря, что это твоя работа, но ты все равно должен отказать ему.
— Нет проблем, — ответил Стив.
Харрис пропустил его слова мимо ушей. Он произносил речь и не желал отвлекаться.
— Второе, ты не должен снабжать его наркотиками. Чтоб ни единого «косяка». Третье, ты не должен искать для него женщин… а он может попросить тебя, особенно если заприметит смазливую мордашку на одном из приемов, которые я организую для него на маршруте. Если он сам добудет женщину, спиртное или наркотики, это его личное дело. Но ты ему не помогай.
Стив уже хотел сказать Харрису, что он не сутенер и что Харрис, должно быть, перепутал его с собственным папашей, однако решил в данной ситуации обойтись без грубостей и промолчать.
— Четвертое, ты не должен прикрывать его. Если он начнет пить или баловаться наркотиками, особенно если у тебя появятся основания думать, что он опять взялся за кокаин, немедленно связывайся со мной. Ты понял? Немедленно!
— Я понял, — ответил Стив, однако это еще не значило, что он выполнит все то, о чем его просят. Он решил, что хочет принять участие в этом проекте, несмотря на связанные с ним проблемы, а скорее именно из-за этих самых проблем, ведь без них жизнь теряет остроту. Но его решение отнюдь не означало, что он готов выполнять все указания этого пузатого недомерка с голосом переросшего ребенка, который всю свою взрослую жизнь пытался расквитаться за действительные или мнимые обиды, нанесенные ему на игровой площадке начальной школы. И хотя Джон Маринвилл тоже не подарок, Стив ничего против него не имел. А вот Харрис… Харрис дело другое.
В этот момент Эпплтон наклонился вперед и внес в разговор свою лепту, прежде чем агент Маринвилла успел перейти к пятой заповеди.
— Какое впечатление произвел на вас Джонни? — спросил он. — Ему пятьдесят шесть лет, вы знаете, и он не слишком баловал свой организм, особенно в восьмидесятых. Трижды попадал в реанимацию, два раза в Коннектикуте, один раз здесь. Дважды с передозировкой наркотиков. Тут я не открываю каких-то тайн, пресса все это довольно долго мусолила. Последний раз
Джонни попал в больницу после неудачной попытки самоубийства. Вот об этом никто не знает. И я прошу вас держать эту информацию при себе. Стив кивнул.
— Так что вы скажете? — спросил Эпплтон. — Он действительно сможет протащить этот мотоцикл, весящий добрых полтонны, от Коннектикута до Калифорнии, по пути приняв участие в двадцати или больше встречах и презентациях? Я хочу знать ваше мнение, мистер Эмес, потому что лично я сомневаюсь в успехе.
Стив ожидал, что Харрис бросится в бой, защищая железные здоровье и волю клиента, но Харрис предпочел промолчать. Может, он не так уж и глуп, подумал Стив. А может, испытывает к этому клиенту какие-то человеческие чувства.
— Вы, парни, знаете его лучше меня. Черт, да я впервые встретился с ним две недели назад и не читал ни одной его книги.
По лицу Харриса Стив понял, что вторая часть фразы того не удивила.
— Именно поэтому я и спрашиваю вас, — ответил Эпплтон. — Я знаю Маринвилла с 1985 года, когда он еще тусовался в высшем свете, Билл — с 1965-го. Джонни — это Джерри Гарсия литературного мира  note 24 . — Неудачное сравнение, — вставил Харрис. Эпплтон пожал плечами:
— Как говаривала моя бабушка, свежему глазу виднее. Так скажите мне, мистер Эмес, ему это по силам?
Стив пришел к выводу, что вопрос серьезный, даже ключевой, поэтому подумал с минуту, прежде чем ответить. Эпплтон и Харрис его не торопили.
— Ну, я не знаю, сможет ли Маринвилл есть сыр на презентациях и держаться подальше от вина, а вот насчет того, доберется ли он на мотоцикле до Калифорнии… Вероятно, да. Парень он еще крепкий. И силенок у него, похоже, побольше, чем у Джерри Гарсия перед смертью. Я работал с многими рокерами моложе Маринвилла лет на двадцать пять, которые были отнюдь не здоровее его. Однако Эпплтон все еще сомневался.
— А больше всего меня радует выражение его лица. Он хочет ехать в Калифорнию. Хочет вырваться на дорогу, дать кому-то под зад, записать чьи— то имена. И… — Стив подумал о своем любимом фильме «Омбре» с Полом Ньюменом и Ричардом Буном, который он смотрел по видео не реже раза в год, и улыбнулся. — Мне еда кажется человеком с крепким стержнем.
— Ага. — Эпплтон, похоже, его не понял. Стива это не удивило. Если у Эпплтона и был когда-либо крепкий стержень, он лишился его за пару лет до выпускного вечера в Экзетерс, или Чоутс, или в другом привилегированном учебном заведении, где его научили носить бдейзеры и полосатые галстуки. Харрис прокашлялся.
— Если мы с этим покончили, перейдем к последней «1ЯОВСДИ…
Эпплтон застонал. Харрис повернулся к Стиву, делая вид, что не слышит.
— Пятая, и последняя, заповедь, — повторил он. — Ты не должен брать попутчиков в кабину твоего грузовика. Ни мужчин, ни женщин, особенно женщин.
Именно поэтому Стив Эмес не колебался ни секундах, когда увидел девушку, стоявшую на обочине на выеме из Эли. Худенькую девушку со сбитым набок носиком и волосами, выкрашенными в два цвета. Просто ввернул на обочину и остановился.

3

Синтия Смит принадлежала к непоседам, к которым, впрочем, относил себя и Стив, хотя он уже мог считаться ветераном. Естественно, нельзя провести немалую часть сознательной жизни в музыкальном бизнесе и не стать непоседой. Впрочем, он не видел в этом ничего зазорного. Синтия рассказала ему, почему опасается мужчин: один чуть не оторвал ей левое ухо, а другой не так давно сломал нос.
— И тот, кто покусился на мое ухо, мне нравился, — добавила она. — К ушам я отношусь очень трепетно. К носу тоже, я думаю, по носу можно судить о характере человека, но уши мне дороже. Не знаю почему. Стив посмотрел на ее ухо.
— Если уж тебе так дороги уши, — на ты они перешли, спев песню о техасском парне, — почему ты не отрастишь волосы? Прикрыла бы их.
— Никогда. — Синтия взбила волосы и наклонилась вправо, чтобы посмотреться в боковое зеркало. Половина волос, обращенная к Стиву, была зеленой, вторая — оранжевой. — Моя подружка Герт говорит, что я выгляжу, как бедная сиротка Энни. Поэтому я ничего менять не хочу.
— Так, может, стоит их завить, а?
Она улыбнулась, оправила юбку и положила руки на колени.
— Я пойду своим путем… совсем как Питер.
На свой путь Синтия вышла в семнадцать лет, когда покинула отчий дом и родителей, обычно не одобрявших ее поступки. Какое-то время она провела на Восточном побережье («Уехала, когда поняла, что скоро меня будут трахать только из жалости», — буднично объяснила она), потом перекочевала на Средний Запад, где «старалась избегать спиртного и наркотиков», и познакомилась с симпатичным парнем на вечеринке, устроенной «Анонимными алкоголиками». Симпатичный парень заявлял, что теперь он убежденный трезвенник. Как выяснилось позже, он лгал. Еще как лгал. Синтия, однако, все равно переехала к нему («Я так и не научилась разбираться в мужчинах», — тем же будничным голосом поведала она Стиву). В итоге как-то вечером симпатичный парень чем-то накачался и решил, что из левого уха Синтии получится отличная книжная закладка. Потом Синтия пожила в коммуне для наркоманов, решивших избавиться от своей пагубной привычки, даже какое-то время поработала там воспитателем, после того как женщину, возглавлявшую коммуну, убили и она могла закрыться.
— Энни убил тот самый парень, что сломал мне нос, — объяснила Синтия. — Плохой парень. Ричи, ну тот, что хотел использовать мое ухо в качестве книжной закладки, он только иногда становился буйным. А вот Норман был плохим человеком. Да еще и психом.
— Его арестовали?
Синтия покачала головой:
— Мы не могли допустить закрытия ДИС только потому, что один парень обезумел, когда от него ушла жена. Поэтому мы объединились, чтобы спасти коммуну. И спасли.
— ДИС?
— Сокращение от «Дочери и сестры». Там ко мне вернулась вера в себя. — Она смотрела в окно на проплывающую мимо пустыню, рассеянно потирая указательным пальцем сбитый набок нос. — В каком-то смысле этому помог и парень, который сломал мне нос.
— Норман.
— Да, Норман Дэниэлс, так его звали. По крайней мере я и Герт, это моя подружка, которая говорит, что я выгляжу, как сиротка Энни, выступили против него.
— Понятно.
— А в прошлом месяце я написала своим старикам. И указала обратный адрес. Думала, в ответном письме они постараются стереть меня в порошок, особенно отец. Он у меня был священником. Теперь-то он оставил приход, но…
— Вы можете вытащить парня из адского огня, но вам не вырвать адский огонь из парня, — вставил Стив. Синтия улыбнулась.
— Именно этого я и ожидала, но письмо пришло совсем другое. Отличное письмо. Я позвонила им. Мы поговорили. Отец плакал. — По голосу чувствовалось, что Синтию это поразило. — Действительно плакал. Ты можешь в это поверить?
— Слушай, я восемь месяцев садил с «Блэк саббат», так что я могу поверить всему. Значит, ты отправилась домой? Возвращение блудной булочки? Она бросила на него сердитый взгляд. Стив улыбнулся. — Извини.
— Да ладно. В общем, ты прав.
— И где твой дом?
— В Бейкерсфилде  note 26 . Кстати, а куда ты едешь? — В Сан-Франциско. Но… Синтия заулыбалась. — Ты шутишь? Это же потрясающе. — Но я не могу обещать, что повезу тебя туда. Я лишь могу сказать, что мы доедем до Остина, того, что в Неваде, а не в Техасе.
— Я знаю, где находится Остин, у меня есть карта. — Синтия одарила его взглядом, каким удостаивают глупого старшего брата. Стив не возражал: девушка ему нравилась.
— Я готов подвезти тебя как можно ближе к дому, но затея, в которой я участвую, довольно-таки странная. Я, конечно, понимаю, что шоу-бизнес по природе не такой, как все остальное, но в данном случае… я хочу сказать… то есть…
Стив замолчал. А что, собственно, он хотел сказать? Его наняли сопровождать писателя, он его и сопровождал, но никак не мог определить своего отношения ни к этой поездке, ни к Джонни Маринвиллу. Знал он лишь одно: Джонни ни разу не попросил достать ему наркотики или женщину, а когда он открывал дверь номера на стук Стива, от него не пахло спиртным. Это все, что он мог сказать о поездке. А резюме он сформулирует позже.
— И что это за затея? В таком грузовике оборудование для целой группы не увезти. Или ты работаешь теперь с исполнителями народной музыки? Вроде Гордона Лайтфута?
Стив улыбнулся.
— Моего босса народ знает, только он не играет на гитаре или на гармони. Он…
И тут заверещал сотовый телефон, лежавший на приборном щитке: Би— и-и-п1 Би-и-и-п1 Стив схватил его, но раскрыл не сразу. Повернулся к девушке:
— Не говори ни слова! — Телефон зазвонил в третий раз. — Иначе у меня могут быть неприятности. Понятно?
Би-и-и-п! Би-и-и-п!
Синтия кивнула. Стив откинул микрофон и нажал кнопку SEND на панели, принимая сигнал. Приложив трубку к уху, он отметил, что помехи очень сильные, и подивился, как это Джонни вообще удалось дозвониться до него.
— Привет, это вы, босс?
Помимо помех, в трубке что-то загудело, Стив подумал, что мимо босса проехал большой грузовик, а итогом послышался голос Джонни Маринвилла. Сквозь —помехи Стив уловил переполняющую этот голос панику, и у него учащенно забилось сердце. Ему доводилось слышать, как люди начинали говорить с такими интонациями (на любых гастролях такое случалось хотя бы раз), так что ошибиться он не мог. На Джонни Маринвилла наехала беда.
— Стив! Стив, я …редрягу! Серьез…
Он смотрел на дорогу, стрелой уходящую в пустыню, и чувствовал, как на лбу выступают капельки пота. Подумал о толстяке — агенте писателя с его заповедями и менторским тоном и тут же отмел эти мысли. Не время сейчас забивать голову Биллом Харрисом.
— Вы попали в аварию? Да? Что случилось, босс? Повторите!
Сплошной треск.
— Джонни… меня слышишь?
— Да, я вас слышу! — кричал Стив в телефонную трубку, зная, что это ничего не изменит. Но все равно кричал. Уголком глаза он отметил тревогу, появившуюся на лице девушки. — Что у вас случилось?
Ответа не было долго, и Стив решил, что связь утеряна. Он уже собрался положить трубку на приборный щиток, когда из нее донесся голос босса. Издалека, словно из соседней галактики.
— …западу …Эли …тьдесят.
Пятьдесят, понял Стив. «Я к западу от Эли на шоссе пятьдесят». Наверное, это он и сказал. Авария. Скорее всего. Маринвилл слетел на мотоцикле с дороги и теперь сидит со сломанной ногой и разбитой физиономией. А когда я привезу его в Нью-Йорк, эти парни разорвут меня на куски лишь по той причине, что не смогут разорвать его…
— …знаю, как далеко… наверное, милях… впереди, на обочине… кемпер…
Опять треск помех, потом что-то про копов. Из дорожной полиции и городских.
— Что… — начала девушка.
— Ш-ш-ш! Не сейчас!
Из трубки вновь донеслось:
— …мой мотоцикл… в пустыню… песком… в миле или чуть дальше на восток от кемпера…
На этом связь оборвалась. Стив раз десять выкрикнул: «Джонни!», но ответом ему была тишина. Стив кнопкой NАМЕ/МЕNU вызвал на экран инициалы Джонни, Дж. М., вновь нажал на кнопку МЕМО. Заранее записанный голос вежливо пригласил его в Западную роуминговую сеть, затем последовала пауза, после которой другой записанный голос не менее вежливо сообщил, что не может соединить его с абонентом, и начал перечислять причины. Стив нажал кнопку МЕМО и захлопнул микрофон.
— Черт бы тебя побрал! — вырвалось у него.
— Все так плохо? — Синтия вновь смотрела на него широко раскрытыми глазами. — Я это вижу по твоему лицу.
— Возможно. — Стив нетерпеливо мотнул головой. — Звонил мой босс. Он на этом шоссе. Милях в семидесяти впереди, но может, и дальше. Едет на «харлее». Он…
— На большом красно-кремовом мотоцикле? — оживившись, спросила Синтия. — У него длинные седые волосы, как у Джерри Гарсия?
Стив кивнул.
— Я видела его сегодня утром, но гораздо восточнее. На автозаправке— кафетерии в Претти-Найс. Ты знаешь этот город, Претти-Найс?
Новый кивок.
— Я как раз завтракала и увидела его в окно. Еще подумала, что лицо у него знакомое. Вроде бы я видела его по телевизору, в программе у Опры или Рики Лейк.
— Он писатель. — Стив взглянул на спидометр. Стрелка колебалась у цифры 70, и он решил, что можно еще прибавить. Стрелка подкралась к 75. Пустыня за окнами побежала назад чуть быстрее. — Он едет через всю страну, собирая материал для новой книги. Иногда выступает, но главным образом ходит по улицам, беседует с людьми, записывает что-то интересное. А сейчас он попал в аварию. Во всяком случае, я думаю, что он попал в аварию.
— Связь отвратительная, правда?
— Даже хуже.
— Хочешь остановиться? Высадить меня? Это не проблема, если ты этого хочешь.
Стив задумался. Теперь, когда первоначальный шок прошел, к нему вернулось умение хладнокровно просчитывать варианты, которые могли возникнуть в аналогичных ситуациях. Нет, решил он, я не хочу ее высаживать, совсем не хочу. Обстоятельства, конечно, чрезвычайные, действовать надо без промедления, но это не означает, что он должен напрочь забыть о будущем. Эпплтон, несмотря на его блейзеры и полосатые галстуки, из тех, кто смирится с неудачей Маринвилла и поймет, что на трассе всякое может случиться. А вот Билл Харрис обязательно будет искать виновного и постарается, чтобы крайним оказался именно он, Стив.
И если уж ему отводилась такая роль, совсем неплохо запастись свидетелем… да еще таким, который раньше его в глаза не видел.
— Нет, я бы хотел, чтобы ты поехала со мной. Но должен прямо тебе сказать, я не знаю, что мы найдем. Может, и кровь. — Крови я не боюсь, — отмахнулась Синтия.

5

Стив медленно шел на восток по обочине полосы, ведущей на запад. Он помахал рукой, но не поднял головы, когда Синтия медленно проехала мимо.
— Я понятия не имею, что ты ищешь, — крикнула она. И уехала, прежде чем он успел ответить, что и сам этого не знает. Следы? Нелепо, при таком— то ветре. Кровь? Осколки хрома или стекла? Скорее всего. А вот знал он другое. Во-первых, интуиция не просто просила, но настаивала на поиске. А во-вторых, у него из памяти не выходили синие стеклянные глаза куклы. Любимой куклы одной маленькой девочки… только эта маленькая девочка оставила свою синеплатьевую Алису валяться в пыли. Мама оставила драгоценности, папа — деньги, сынишка Дэвид — фотографии бейсболистов с автографами. — Почему?
Далеко впереди Синтия развернула желтый грузовик, теперь его ветровое стекло вновь смотрело на запад. Проделала она это очень аккуратно, лишь один раз подав грузовик назад. Потом Синтия выскочила из кабины и направилась к Стиву, практически не глядя под йоги, однако именно она нашла то, что требовала найти его интуиция.
— Ой! — Синтия наклонилась, что-то подобрала и стряхнула с этого чего-то песок. Стив поспешил к ней.
— Что? Что это?
— Маленький блокнот. — Синтия протянула блокнот Стиву. — Он тут действительно был. На обложке вытиснено «Дж. Маринвилл». Видишь?
Стив взял блокнот, быстро пролистал его. Схемы маршрутов, которые он сам и рисовал, торопливые записи, главным образом насчет прошедших приемов и презентаций. Патриция Франклин, Сент-Луис. Рыженькая, большие буфера. Не называть ее при всех Пат или Патти! Название организации «Друзья открытых пространств». Билл также говорил, что П. Ф. — известная защитница прав животных. На последней использованной им странице нацарапано начало размашистой подписи босса:
Джо
И все. Словно он собрался дать кому-то автограф, но расписаться так и не успел.
Стив посмотрел на Синтию. Она стояла, скрестив руки под худосочной грудью, и потирала локти.
— Б-р-р-р? Я понимаю, что замерзнуть здесь невозможно, но мне холодно. Чем дальше, тем страшнее.
— Как получилось, что блокнот не унесло ветром?
— Повезло. Он приткнулся к большому камню, а потом нижнюю часть прижало песком. Совсем как куклу. Если бы твой босс выронил блокнот в шести дюймах левее или правее, тот сейчас был бы на полпути к Мексике.
— С чего ты решила, что он выронил блокнот?
— А ты придерживаешься другого мнения?
Стив открыл рот, чтобы сказать, что пока он об этом даже не думал, но тут все мысли вылетели из его головы. Потому что он разглядел в пустыне что-то блестящее, наверное, в том же месте, где и Синтия, когда они еще ехали к кемперу. Только теперь они стояли на месте, таю что не двигался и блестящий предмет. И уж конечно, речь шла не о вкраплениях кварца, в этом Стив мог поклясться. Вот тут он впервые по-настоящему испугался и побежал в пустыню, побежал к блестящему предмету, прежде чем окончательно осознал, что делает.
— Эй, чего ты так припустил? — В голосе Синтии слышалось изумление. — Подожди!
— Нет, оставайся на дороге1 — бросил он в ответ.
Первые сто ярдов Стив действительно пробежал, держа курс на блестящий в лучах солнца предмет (очертания его становились все более знакомыми), а потом у него закружилась голова, и пришлось останавливаться. Стив нагнулся, уперевшись руками в колени, чувствуя, как дают о себе знать все сигары, выкуренные им за последние восемнадцать лет.
Когда же приступ головокружения прошел и каждый удар сердца перестал молотом отдаваться в ушах, он услышал позади себя учащенное дыхание. Синтия предпочитала спринту бег трусцой. Она вспотела, кудряшки немного распрямились, но в остальном девушка прекрасно себя чувствовала.
— Ты прицепилась… как… банный лист, — прокомментировал Стив ее появление.
— Как приятно это слышать. Можешь отцепить этот лист и использовать как закладку в гребаной книжке. У тебя, часом, не сердечный приступ? Сколько тебе лет? Он с трудом выпрямился.
— Слишком много, чтобы интересоваться такими цыплятами, как ты, и со мной все в порядке. Благодарю за заботу.
На шоссе легковушка бибикнула, но промчалась мимо грузовика, не снижая скорости. Синтия и Стив обернулись. На этой дороге появление каждой машины — событие.
— Слушай, а может, оставшуюся часть пути пройдем пешком? То, что там лежит, никуда не денется.
— Я знаю, что это, — ответил Стив.
Но последние двадцать ярдов он все-таки пробежал. После чего рухнул на колени, словно туземец перед божеством. Кто-то похоронил в пустыне «харлей» босса. Похоронил небрежно, частично забросав песком. Ветер уже очистил половину руля и принялся за вторую.
Тень девушки упала на Стива, он поднял голову, хотел сказать, что он не какой-то идолопоклонник, но ни звука не сорвалось с его губ. Впрочем, он сомневался, что Синтия услышала бы его. Ее широко раскрытые, испуганные глаза не отрывались от мотоцикла. Она встала на колени рядом с ним, начала рыть песок справа от руля и сразу же нашла шлем босса. Подняла его, высыпала песок и отложила в сторону. Порылась там, где он лежал. Стив наблюдал за ней, не зная, выдержат ли ноги тяжесть его тела, если он попытается подняться. В голову лезли истории, вычитанные в газетах, о телах, найденных совершенно случайно там, где им быть не следовало.
Синтия отрыла часть корпуса. Металл, выкрашенный в кремовый и красный цвета. И буквы. ХАРЛ… Начальные буквы названия известнейшей фирмы и ее мотоциклов.
— Он самый, — выдохнула Синтия. — Этот мотоцикл я и видела, все точно.
Стив схватился за рукоятки, потянул. Никакого эффекта. Его это не удивило. Тянул-то он слабовато. Внезапно его осенило. Тревожился-то он не из-за босса. Нет. Волновало его другое. Да еще это ощущение, странное ощущение, словно…
— Стив, мой новый добрый друг, — пискнула Синтия, оторвавшись от бака с горючим, который она уже наполовину отрыла, — ты подумаешь, что это глупо, что именно такие слова произносят бестолковые барышни в фильмах, но, мне кажется, за нами наблюдают.
— Не вижу ничего глупого. — Он продолжил очистку бака. Крови нет. Спасибо, Господи, и на этом. Впрочем, кровь могла обнаружиться на другой части мотоцикла. Или похороненное под ним тело. — Я ощущаю то же самое.
— Может, нам убраться отсюда? — В голосе девушки слышалась мольба. Рукой она стерла со лба пот. — Пожалуйста.
Стив встал, и они зашагали к шоссе. Когда Синтия протянула руку, он с радостью сжал ее.
— Господи, чувство-то какое сильное. Тебе тоже так показалось?
— Да. Я не думаю, будто это значит что-то, кроме сильного испуга, но все так… сильно. Как…
Издалека долетел вой. Синтия дернулась, что есть силы стиснув руку Стива.
— Что это, Господи, что это?
— Койот, — объяснил он. — Как в вестернах. Они вам вреда не причинят. Разожми пальцы, Синтия, мне больно.
Она вроде бы разжала, но к первому койоту присоединился второй, так что они завыли дуэтом. И пальцы Синтии сжались с прежней силой.
— Они же от нас далеко. — Теперь Стив думал лишь о том, как высвободить руку. Такая хрупкая на вид девушка, а силища о-го-го. — Не волнуйся, детка, они скорее всего в соседнем округе.
Синтия освободила его руку и повернулась к нему, на лице ее читался испуг.
— Ладно, они от нас далеко, они в соседнем округе, они звонят из Калифорнии по сотовому телефону, но я не люблю кусачих тварей. Я их боюсь. Мы возвращаемся к грузовику?
— Да.
Синтия шагала бок о бок со Стивом, а когда вновь послышался вой, не схватила его за руку: койот действительно выл очень далеко, и вой не повторился. Стив обошел кабину и тут же почувствовал, что ощущение, будто за ним наблюдают, пропало. Страх остался, но исключительно за босса. Если Джон Эдуард Маринвилл умрет, первые полосы газет заполнят аршинные заголовки, и уж про Стива Эмеса упомянуть не забудут. Причем едва ли напишут что-то хорошее. Стив Эмес не уберег великого человека, не смог натянуть страховочную сеть, когда Большой Папа свалился с трапеции.
— Чувство, что за тобой наблюдают… — нарушила молчание Синтия. — Может, это койоты? Как по-твоему?
— Возможно.
— Что теперь?
Стив глубоко вздохнул и потянулся за сотовым телефоном. — Время звонить копам.
Он набрал 911, но услышал то, что и ожидал. Голос автомата принес извинения за то, что в данный момент не может соединить его с абонентом. Босс-то прорвался сквозь помехи, но, похоже, ему просто повезло. Стив сложил телефон, бросил его на приборный щиток и завел двигатель «райдера». В пустыне начали сгущаться сумерки. Хреново. Они провели слишком много времени в кемпере и около мотоцикла босса.
— Нет связи? — сочувственно спросила Синтия.
— Нет. Поедем в городок, о котором ты упоминала. Как там он называется?
— Безнадега. К востоку отсюда. Стив тронул «райдер» с места. — Будешь за штурмана, хорошо?
— Конечно. — Синтия коснулась его руки. — Нам помогут. Даже в самом маленьком городке должен быть хотя бы один коп.
Подъезжая к кемперу, Стив увидел, что дверь сии оставили полуоткрытой. Он остановил грузовик, поставил ручку переключения передач в нейтральное положение и открыл дверцу.
Синтия схватила его за плечо, прежде чем он успел выпрыгнуть из кабины.
— Эй, ты куда? — Панических ноток, правда, в ее голосе не было.
— Расслабься, девушка. Через секунду вернусь. Стив подошел к кемперу, который почему-то назвали «уэйфарером»  note 29 , захлопнул дверь и вынулся к «райдеру».
— Ты у нас аккуратист? — спросила Синтия.
— Обычно нет. Просто мне не нравится, как эта дверь колотится на ветру. — Он помолчал, потом поднял голову и посмотрел на девушку. — Совсем как ставня в доме, где живут привидения.
— Понятно, — кивнула Синтия.
И тут вновь завыли койоты, то ли на юге, то ли на востоке, ветер мешал определить, где именно. Завыли на пять или шесть голосов. Видать, сбились в стаю. Стив забрался в кабину и захлопнул дверцу.
— Поехали. — Он выжал сцепление и решительно передвинул ручку переключения передач. — Призовем на помощь закон.

2

Как и у большинства обретших Бога, у Дэвида Карвера это сопровождалось драматическими внешними событиями. В душе же его все произошло спокойно, если не сказать буднично. Объяснять случившееся законами ломки или категориями здравого смысла бесполезно. Когда дело касается души, привычная логика неприменима. Тут в ходу иная логика, не менее ясная и понятная для посвященных. Он нашел Бога, этим все сказано. И (возможно, это представлялось Дэвиду более существенным) Бог нашел его.
В ноябре прошлого года, когда лучший друг Дэвида ехал на велосипеде в школу, его сбил автомобиль. Брайена Росса отбросило на двадцать ярдов в стену дома. Друзья всегда ездили в школу вместе, но в тот день Дэвид остался дома, так как подхватил простуду. Телефон зазвонил в половине девятого. Десять минут спустя мать Дэвида, бледная как полотно, вернулась в гостиную:
— Дэвид, с Брайеном несчастье. Пожалуйста, постарайся взять себя в руки.
Дальнейшего разговора он не помнил, в памяти остались только слова надежды на то, что он выживет, нет.
Позвонив вечером в больницу и убедившись, что его друг еще жив, Дэвид решил, что на следующий день сам поедет туда.
— Дорогой, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, но эта идея не из лучших, — покачал головой его отец.
«Дорогим» он не называл Дэвида с тех пор, как тот перестал играть плюшевыми зверьками. Одного этого слова хватило, чтобы понять, насколько Ральф Карвер расстроен. Он посмотрел на Эллен, но та стояла у раковины спиной к столу, нервно теребя полотенце. На ее помощь рассчитывать не приходилось. Да и сам Ральф не знал, что сказать. Не приведи Господь вести такие разговоры с ребенком. Мальчику-то всего одиннадцать, Ральф езде не успел познакомить его со многими жизненными явлениями, а тут речь зашла о смерти. Слава Богу, Кирсти сидела в другой комнате и смотрела по телевизору мультфильмы.
— Нет, — возразил Дэвид, — это хорошая идея. Единственная идея. — Он хотел было добавить: Кроме того, Брайен обязательно приехал бы, окажись я на его месте, — но воздержался. Потому что не знал наверняка, приехал бы Брайен или нет. Впрочем, это ничего не меняло. Дэвид уже чувствовал, пусть и не отдавая в этом отчета, что ехать он собирается не ради Брайена, а ради себя.
Мать покинула свой бастион у раковины и нерешительно шагнула к сыну:
— Дэвид, у тебя самое доброе сердце в мире… самое доброе… на Брайен… его… ну… бросило…
— Мама хочет сказать, что он ударился о кирпичную стену головой. — Отец наклонился над столом и накрыл своей рукой руку сына. — У него обширное поражение мозга. Он в коме. Мозг ни на что не реагирует. Ты знаешь, что это означает?
— Они думают, что Брайен превратился в растение. Ральф поморщился, потом кивнул. — Он в таком состоянии, что для него наилучший выход — скорый конец. Если ты поедешь к нему, то увидишь не своего друга, которого ты хорошо знаешь, с которым никогда бы не расставался…
При этих словах Эллен вышла в гостиную, посадила ничего не понимающую Кирсти на колени и заплакала.
Ральф посмотрел ей вслед, словно хотел последовать примеру жены, но потом вновь повернулся к Дэвиду:
— Будет лучше, если ты запомнишь Брая, каким видел его в последний раз. Понимаешь?
— Да, но я не могу так поступить. Я должен его повидать. Если не хочешь подвезти меня, нет проблем. После школы я доеду в больницу на автобусе.
Ральф тяжело вздохнул:
— Нет, я, конечно, тебя отвезу. И не обязательно задать окончания занятий. Только, ради Бога, не говори об этом… — Он мотнул головой в сторону гостиной.
— Пирожку? Конечно, не скажу. — Дэвид не стал упоминать, что Кирсти уже приходила в его комнату и спрашивала, что случилось с Брайсном, сильно ли ему досталось, умрет ли он, поедет ли Дэвид к нему в больницу и многое, многое другое. Слушала внимательно, стояла такая печальная… Но родителям далеко не все следует знать. Они такие старые, у них расшатанная нервная система.
— Родители Брайена не пустят тебя в палату, — заявила Эллен, вернувшись на кухню. — Я знаю Марка и Дебби много лет. Они потрясены случившимся, в этом сомнений нет, я на их месте просто сошла бы с ума, но они знают, что негоже разрешать маленькому мальчику смотреть на… другого маленького мальчика, который умирает.
— Я позвонил им после того звонка в больницу, — ответил Дэвид. — Миссис Росс не возражает. — Отец все еще сжимал его руку. Дэвида это только радовало. Он любил родителей, сожалел, что его поездка в больницу так огорчает их, но твердо знал, что обязательно поедет. Словно его направляла внешняя сила. Точно так же, как опытная рука ведет руку ребенка, помогая нарисовать собаку, курицу или снеговика.
— Что это на нее нашло? — выдохнула Эллен Карвер. — Хотела бы я знать, что это на нее нашло?
— Миссис Росс сказала, что будет рада, если я смогу прийти попрощаться. Ведь в конце недели собираются отключить систему жизнеобеспечения, после того как с Брайеном попрощаются бабушки и дедушки. Она сказала, что будет рада, если я приду к Брайену первым.
На следующий день Ральф отпросился с работы на вторую половину дня и заехал в школу за Дэвидом. Тот уже стоял на тротуаре с синим пропуском «ОТПУЩЕН РАНЬШЕ», торчащим из нагрудного кармана. Они приехали в больницу и на самом медленном в мире лифте поднялись на пятый этаж, в отделение интенсивной терапии. По пути Дэвид готовил себя к тому, что ему предстояло увидеть. Не ужасайся тому, что увидишь, Дэвид, предупредила его по телефону миссис Росс. Выглядит он не ахти. Мы уверены, что боли он не чувствует, слишком велико поражение мозга… но выглядит он не ахти.
— Хочешь, чтобы я пошел с тобой? — спросил отец у двери палаты Брайена.
Дэвид покачал головой. Он по-прежнему ощущал, что его действия направляются могучей Силой, которая проявила себя, как только его побледневшая мать принесла весть о случившемся с Брайеном. Он чувствовал, что сила эта мудрее, чем он, она поддержит его, если его мужество даст слабину.
Дэвид вошел в палату. Мистер и миссис Росс сидели на красных пластмассовых стульях. В руках они держали книги, но не читали. Брайен лежал у окна на кровати, окруженной непонятными аппаратами, которые пикали и посылали прямые зеленые линии на дисплеи мониторов. Мальчика по пояс укрывало легкое одеяло. Расстегнутая белая пижама. Резиновые присоски на груди и на голове, под марлевой повязкой. Из-под повязки по левой щеке до уголка рта змеился длинный порез. Зашитый черной ниткой. Дэвиду показалось, , что перед ним персонаж из какого-то франкенштейновского фильма, из тех, в которых играл Борис Карлофф  note 31 . Их часто показывали по телевизору по субботам. Иногда, когда Дэвид оставался ночевать у Брайена, они не ложились допоздна, лопали попкорн и смотрели эти фильмы. Им нравились старые черно-белые чудовища. Однажды, по ходу «Мамми»  note 32 , Брайен повернулся к Дэвиду и сказал: «Черт, Мамми идет за нами, давай прибавим шагу». Сказал глупость, но в четверть первого ночи многое может показаться смешным одиннадцатилетним мальчишкам, так что они смеялись до слез.
Глаза Брайена смотрели на него с больничной койки. И сквозь него. Открытые и пустые, как школьные классы в августе.
Все сильнее ощущая, что он не идет сам, а его ведут, Дэвид вступил в магический круг машин. Оглядел присоски на груди и висках Брайена. Отметил бесформенность левой части повязки на его голове. Словно голова под повязкой радикально изменилась. Наверное, так и должно быть, подумал Дэвид. Если ударяешься головой о кирпичную стену, что-то ломается, либо череп, либо кирпич. От правой руки Брайена тянулась трубка. Вторая шла от груди. Обе поднимались к банкам с жидкостью, закрепленным на штырях. Еще одна пластиковая трубка исчезала в ноздре Брайена. Правое запястье перетягивала эластичная лента.
Эти машины поддерживают его жизнь, подумал Дэвид. Когда их отключат, когда вытащат иголки…
Он не мог в это поверить, изумление проникло туда, где раньше находилось место только горю. Дэвид и Брайен поливали друг друга из питьевого фонтанчика 9 школе, если этого не видел никто из учителей. Они мчались на велосипедах по знаменитому лесу на Медвежьей улице, изображая из себя коммандос. Они обменивались книгами, комиксами, фотографиями бейсболистов, иногда сидели на заднем крыльце дома Дэвида, играли в какую— нибудь игру, читали или потягивали лимонад, приготовленный матерью Дэвида. Они хлопали друг друга по плечу, обзывались. Обычно предпочтение отдавалось «плохому мальчику». Если же они были вдвоем, в ход шли выражения покрепче. Во втором классе они прокололи пальцы булавкой, смешали свою 1фовь и объявили себя кровными братьями. В августе с помощью Марка Росса они построили из крышек от пивных бутылок Пантеон. Отталкиваясь от рисунка в книге. Получилось так хорошо, что Марк поставил этот Пантеон у себя на первом этаже и демонстрировал его гостям. Первого января крышечному Пантеону предстоял переезд в дом Карверов, находившийся в полутора кварталах отсюда.
Именно о Пантеоне думал Дэвид, стоя у кровати, на которой лежал в коме его лучший друг. Они — Дэвид, Брайен и отец Брайена — строили его в гараже, под музыку, льющуюся из кассетника. Строить что-либо из крышек от бутылок — глупая затея, бестолковая, потому что все сразу видят, какой взят строительный материал. Но они построили Пантеон своими руками. А скоро руками Брайена займутся в похоронном бюро. Вымоют их, специальной щеточкой почистят ногти. Никому не хочется смотреть на труп с грязными ногтями. А потом, с чистыми руками, Брайена положат в гроб, который выберут ему родители, и переплетут пальцы рук между собой. Такими, переплетенными, они останутся и в земле. Во втором классе их просили класть руки перед собой и переплетать пальцы. Только эти пальцы больше не шевельнутся, ничего не сложат из крышек от бутылок. И не смогут зажать питьевой фонтанчик, направив струю на закадычного приятеля. Вместе с хозяином они уйдут в темноту, под землю.
При этой мысли Дэвид испытал не ужас, а отчаяние. Словно переплетенные пальцы лежащего в гробу Брайена доказывали, что деяния человеческие ничтожны, они никогда не остановят смерть и даже детям не избежать се объятий.
Ни мистер, ни миссис Росс не обращались к Дэвиду, пока он стоял у кровати, размышляя о проблемах, которые обычно не волнуют детей. Их молчание его очень устраивало. Они ему нравились, особенно мистер Росс, веселый и остроумный, но Дэвид пришел сюда не для того, чтобы пообщаться с ними. Не к ним тянулись трубочки от аппаратов, поддерживающих жизнь в теле Брайена. Аппаратов, которые собирались отключить после того, как с Брайеном попрощаются бабушки и дедушки.
Дэвид пришел, чтобы повидаться с Брайеном. Он взял друга за руку. Удивительно холодную и безвольную, но живую. Он мог чувствовать в ней жизнь, мотор еще не остановился. Дэвид нежно пожал ее и прошептал:
— Как дела, плохой мальчик?
Никакого ответа, только мерное гудение машины, которая теперь дышала за Брайена, подавала в легкие кислород и откачивала углекислый газ. Машина эта стояла прямо за изголовьем, своими размерами превосходя все остальные. В высоком пластмассовом цилиндре сжимались и разжимались белые мехи. Работала машина тихо, но словно ахала, когда мехи разжимались. Казалось, часть Брайена все-таки чувствовала боль, но эту часть вывели из тела и заключили в пластмассовый цилиндр, туда, где эта боль ощущалась еще сильнее. Где ее сжимали белые мехи. И еще глаза Брайена.
Взгляд Дэвида так и притягивало к ним. Никто не предупредил его, что Брайен будет лежать с открытыми глазами. Он понятия не имел, что у человека в бессознательном состоянии могут быть открыты глаза. Дебби Росс просила не ужасаться тому, что он увидит, сообщила, что Брайен выглядит не очень хорошо, но она не упомянула о пустом, безжизненном взгляде. Может, ничего особенного в этом и нет, невозможно подготовиться ко всему ужасному, что встречается в жизни, в любом возрасте.
Один глаз Брайена заливала кровь, между красным белком и большущим черным зрачком едва просматривалась узкая каряя радужка. Второй казался обычным, но только ничем не напоминал глаз его друга. Мальчика, который говорил, сидя у телевизора: «Черт, Мамми идет за нами, давай прибавим шагу», — здесь не было вовсе… если только какая-то его часть не забилась в пластмассовый цилиндр, отдавшись на милость белых мехов. Дэвид отвел взгляд… глубокий порез во всю щеку, повязка на голове, восковое ухо под повязкой… затем вновь вернулся к открытым глазам Брайена с разными зрачками. К этим глазам его притягивала пустота, отсутствие в них малейших признаков жизни. Это не просто несправедливо. Это… это…
Грешно.
Это слово прошептал голос в голове Дэвида. Не тот голос, который он раньше слышал в своих мыслях, абсолютно незнакомый голос, и, когда рука Дебби Росс легла на плечо Дэвида, ему пришлось крепко сжать губы, чтобы подавить крик.
— Человек, сбивший Брайена, был пьян. — Она осипла от слез, которые все катились по ее щекам. — Он говорит, что ничего не помнит, что у него провал памяти, и самое ужасное, Дэйви, я ему верю.
— Дебби… — подал голос мистер Росс, но мать Брайена его не услышала.
— Как мог Господь позволить этому человеку не помнить, что он сбил моего сына? — Голос ее начал подниматься. Ральф Карвер, чуть раньше сунувший голову в палату, замер. Медсестра, катившая тележку, остановилась и заглянула в палату 508. — Как мог Господь проявить такое милосердие к человеку, который должен каждую ночь просыпаться в липком поту, вспоминая, как хлестала кровь из головы моего бедного мальчика?
Мистер Росс обнял жену за плечи. Ральф Карвер подался назад и убрал голову, словно черепаха, залезающая под панцирь. Дэвид это заметил, и, кажется, его это рассердило. Впрочем, потом он этого вспомнить не мог. Помнил он другое: бледное лицо Брайена, повязку на его голове, бесформенную с одной стороны, восковое ухо, рваную рану на щеке и глаза. Глаза он запомнил лучше всего. Мать Брайена плакала, кричала, а его глаза ни на йоту не изменились.
Но он же здесь, внезапно подумал Дэвид, и мысль эта, как и многое другое, случившееся после того, как мать Дэвида сказала о том, что Брайена сбил автомобиль, родилась не внутри его, а была привнесена извне, словно его мозг и тело стали каким-то приемником.
Он здесь, я это знаю. Еще здесь, как человек, оставшийся в доме, на который сошла лавина, или заваленный в пещере.
Деоби Росс полностью утратила контроль над собой. Она уже выла, вырываясь из рук мужа. Мистер Росс тянул ее к красным стульям, и чувствовалось, что каждый фут дается ему с немалым трудом. Подбежала медсестра, обняла мать Брайена за талию.
— Миссис Росс, присядьте. Вам станет лучше, как только вы сядете.
— Что это за Бог, если он позволяет человеку забыть убийство маленького мальчика? — кричала мать Брайена. — Он хочет, чтобы этот человек вновь напивался и убивал, вот какой это Бог! Бог, который любит пьяниц и ненавидит маленьких детей!
Брайен смотрел в потолок отсутствующим взглядом. Вопли матери не долетали до его восковых ушей. Он ничего не замечал. Его здесь не было. Но…
Да, произнес голос в голове Дэвида.
Да, он есть. Где-то.
— Сестра, вы можете сделать моей жене укол? — спросил мистер Росс.
Он с трудом удерживал миссис Росс. Она хотела броситься к кровати, обнять и Дэвида, и своего сына, может, их обоих. В голове у нее помутилось. В этом не могло быть сомнений.
— Я приведу доктора Баргойна. Он в соседней палате, — пробормотала медсестра и выскочила за дверь.
Отец Брайена вымученно улыбнулся Дэвиду. Пот катился по его щекам, глаза покраснели. Дэвиду показалось, что за один день мистер Росс сильно исхудал. Мальчик понимал, что такое едва ли возможно, но при этом он не мог не верить своим глазам. Одной рукой мистер Росс обнимал жену за талию, другой держал ее за плечо.
— Тебе лучше уйти, Дэвид. — Слова давались ему с трудом. — Мы… мы ведем себя, наверное, не так, как должно.
Но я еще не попрощался с ним, хотел ответить Дэвид, но внезапно понял, что по щекам мистера Росса течет не пот. Слезы. Вот они-то и заставили его двинуться к двери. И лишь там, обернувшись, увидев, что мистер и миссис Росс расплылись у него перед глазами, превратившись в целую толпу родителей, Дэвид понял, что и сам плачет.
— Могу я прийти еще раз, мистер Росс? — Он едва узнавал свой голос. — Скажем, завтра?
Миссис Росс перестала вырываться. Руки мистера Росса сомкнулись на ее животе, она склонила голову, волосы упали ей на лицо. Вместе они напомнили Дэвиду пару борцов с соревнований Мировой федерации борьбы, которые они иногда смотрели с Брайеном. Один из борцов вот так же держал другого. Черт, Мамми идет за нами, непонятно к чему подумал Дэвид. Мистер Росс покачал головой:
— Думаю, не стоит этого делать, Дэйви.
— Но…
— Нет, думаю, что не стоит. Видишь ли, врачи говорят, у Брайена нет ни единого шанса… при… прий… — Лицо мистера Росса начало меняться. Дэвид никогда не видел, чтобы лицо взрослого человека так менялось, оно словно рвалось изнутри.
И только потом, в лесу на Медвежьей улице, он начал понимать, в чем дело… хотя бы отчасти. А сейчас он своими глазами наблюдал, что случается с человеком, который давно, возможно, много лет, не плакал, а тут не мог сдержаться. Похоже на то, когда вода прорывает плотину.
— О, мой мальчик! — вскрикнул мистер Росс. — О, мой мальчик!
Он отпустил жену и привалился к стене между двух красных пластмассовых стульев. Постоял немного, потом у него подломились колени. Он сползал вниз, пока не сел на пол, с протянутыми к кровати руками, мокрыми щеками, соплями, текущими из носа, вылезшей из брюк рубашкой и сбившимися к коленям штанинами. Его жена опустилась рядом на колени, обняла его. Так они и сидели, когда в палату вошли доктор и медсестра. А Дэвид выскользнул за дверь, глотая слезы, стараясь не разрыдаться. В конце концов, они находились в больнице, где хватало людей, которые выздоравливали и которых не следовало расстраивать.
Его встретил отец, такой же бледный, как мать, когда она сообщала Дэвиду о трагедии. Когда отец взял Дэвида за руку, его рука была холоднее, чем у Брайена.
— Я очень сожалею, что тебе пришлось это увидеть. — Они стояли в холле, дожидаясь самого медленного в мире лифта. Это единственное, что смог сказать Ральф Карвер. По дороге домой отец дважды пытался заговорить, но у него ничего не выходило. Он включил радио, выключил, повернувшись к Дэвиду, спросил, не хочет ли тот мороженого или чего-нибудь еще. Дэвид покачал головой, и его отец вновь включил музыку.
Дома Дэвид сказал отцу, что хочет побросать мяч в баскетбольное кольцо на подъездной дорожке. Отец согласно кивнул и поспешил в дом. Стоя у трещины в асфальте, которую он использовал в качестве контрольной отметки, Дэйв слышал, как родители разговаривают на кухне. Их голоса долетали до него через открытое окно. Мать хотела знать, что произошло в больнице, как все это перенес Дэвид.
— Ну, сцена была та еще, — ответил отец, словно кома Брайена и надвигающаяся на него смерть составляли часть какой-то пьесы.
Дэвид заставил себя не слушать. Ощущение необычности происходящего вновь вернулось к нему, ощущение того, что он не просто отдельно взятый человек, но часть чего-то большого, еще непостижимого для него. Внезапно возникло острое желание отправиться в лес на Медвежьей улице, к небольшой прогалине. К ней вела узкая тропа, по которой, однако, они могли ехать на велосипеде один за другим. Именно там, на «вьетконговском наблюдательном посту», мальчики годом раньше впервые попробовали сигарету Дебби Росс и нашли ее отвратительной. Там они впервые просмотрели номер «Пентхауса» (Брайен увидел его на крышке мусорного ящика около автобусной остановки), там они подолгу болтали, мечтали… главным образом о том, что они будут делать, перейдя в девятый класс и став королями средней школы Западного Уэнтуорта. Там, на прогалине, к которой вела «тропа Хо Ши Мина», мальчики особенно полно наслаждались своей дружбой. Туда Дэвида внезапно и потянуло.
Он постукал об асфальт мячом, которым они с Брайеном играли миллион раз, взял его в руки, согнул колени и бросил. В последний раз. Попал. Когда мяч отскочил к Дэвиду, он откатил его на траву. Родители все еще разговаривали на кухне, до него долетали их голоса, но у Дэвида и мысли не возникло сунуться в открытое окно и сказать, куда он пошел. Они могли его не пустить.
Не взял он и велосипед. Зашагал, опустив голову, с синим пропуском «ОТПУЩЕН РАНЬШЕ» в нагрудном кармане, хотя школьные занятия уже закончились. Большие желтые автобусы развозили детей. Стайки школьников из младших классов пробегали мимо, размахивая портфелями и коробками с ленчем. Дэвид не обращал на них внимания. Мыслями он был далеко. Это потом преподобный Мартин расскажет ему о «тихом, спокойном голосе» Бога, и Дэвид поймет, что же он слышал в тот день, но тогда он не мог сказать, то ли это голос, то ли мысль, а может, и интуиция. Он знал: когда тебя мучает жажда, когда все твое тело жаждет воды, ты ляжешь на землю и будешь пить из лужи, если другого источника воды не будет. В сложившейся ситуации такой лужей стал для него «вьетконговский наблюдательный пост».
Дэвид пришел на Медвежью улицу и свернул на «тропу Хо Ши Мина». Шагал он медленно, наклонив голову, напоминая ученого, обдумывающего серьезную научную проблему. «Тропа Хо Ши Мина» не принадлежала ему и Брайену, многие школьники пробегали по ней по дороге в школу и обратно, но в тот теплый осенний день она пустовала, словно ее очистили специально для него. На полпути он заметил обертку от шоколадного батончика «Три мушкетера» и поднял ее с травы. Брайен ел только такие батончики, он называл их «Три мушкера», и Дэвид не сомневался, что обертку бросил именно Брайен за день или два до происшествия. Не то чтобы Брайен бросал обертки там, где ел батончики. Обычно он засовывал их в карман. Но…
Может, его заставило бросить обертку нечто, знающее, что я приду сюда после того, как Брайена собьет машина и он размозжит голову об кирпичную стену, нечто, знающее, что я найду обертку и вспомню о нем.
Дэвид убеждал себя, что это безумие, он сошел с ума, если так думает, но при этом он отнюдь не считал себя безумцем. Возможно, будучи озвученными, эти мысли и показались бы безумными, но, оставаясь в его голове, они представлялись Дэвиду более чем логичными.
Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Дэвид засунул в рот красно-серебристую обертку и высосал остатки сладкого шоколада. Проделал он все это с закрытыми глазами, а по его щекам стекали слезы. Когда же шоколад вместе со слюной перекочевал в желудок, а во рту не осталось ничего, кроме мокрой бумаги, Дэвид выплюнул обертку и двинулся дальше.
В восточном углу прогалины рос дуб с двумя мощными ветвями, в двадцати футах от земли расходящимися буквой V. Мальчики не решились построить домик на развилке: кто-нибудь мог увидеть его и сломать. Но год — ' $ летним днем они принесли доски, гвозди, молотки и сколотили на дубе платформу. Дэвид и Брайен знали, что ее используют старшеклассники (время от времени на потемневших от дождей досках они находили окурки и пустые банки из-под пива, а однажды нашли даже колготки), и это им льстило. Малыши же туда не лазили: слишком высоко.
Дэвид поднялся на платформу, с влажными щеками, опухшими глазами, со вкусом шоколада и мокрой бумаги во рту и аханьем белых мехов в ушах. Он чувствовал, что найдет на платформе следы присутствия Брайена, может, те же обертки от «Трех мушкетеров», но ничего не обнаружил, кроме прибитой к дереву таблички с надписью: «ВЬЕТКОНГОВСКИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПОСТ», которую они повесили через две недели после сооружения платформы. Вдохновил их (так же, как и на название для тропы) старый фильм с Арнольдом Шварценеггером, но какой именно, Дэвид не помнил. Он ожидал, что в один прекрасный день, поднявшись на платформу, они обнаружат, что старшеклассники оторвали табличку или написали на ней что-нибудь вроде: «А КО-КО — НЕ ХО-ХО», но ее никто не трогал. Дэвид догадался, что название им понравилось.
Заморосил легкий дождь, охлаждая разгоряченную кожу. Совсем недавно они с Брайеном сидели на платформе под таким же дождем. Болтали ногами, разговаривали, смеялись.
Зачем я здесь?
Нет ответа.
Почему я пришел? Что заставило меня прийти?
Нет ответа.
Если тут есть кто-нибудь, пожалуйста, отзовись.
Долгое время крик его души оставался без ответа… а потом ответ пришел, причем у Дэвида не возникло ощущения, что он говорит сам с собой, обманывает себя, чтобы хоть немного успокоиться. Как и в тот раз, когда он стоял в больнице рядом с Брайеном, сигнал поступил извне.
Да, послышался голос у него в голове. Я здесь.
Кто ты?
Кто я, ответил голос, после чего наступила тишина, словно она все и объясняла.
Дэвид уселся по-турецки посередине платформы и закрыл глаза. Он обхватил колени ладонями и как мог распахнул свой разум. Что еще можно сделать в такой ситуации, он не знал. В этой позе он просидел долго, слыша далекие голоса детей, возвращающихся домой, различая черные и красные полосы, движущиеся по его векам: ветер качал ветки, и солнечные лучи, проникая сквозь листву, освещали лицо мальчика.
Скажи мне, чего ты хочешь, спросил он голос.
Нет ответа. Голос, похоже, ничего не хотел.
Тогда скажи мне, что делать.
Нет ответа.
Издалека, с пожарной каланчи на Колумбус-Броуд, донесся гудок. Пять часов. Дэвид просидел на платформе с закрытыми глазами около двух часов. Отец и мать, должно быть, уже заметили его отсутствие, увидели лежащий на траве мяч, начали волноваться. Дэвид любил родителей и не хотел доставлять им лишних забот, он понимал, что смерть Брайена потрясла бы их не меньше, чем его самого, но домой идти не мог. Потому что не довел дела до конца.
Ты хочешь, чтобы я помолился? — спросил он голос. — Я попытаюсь, если ты этого хочешь, по я не знаю, как… мы не в церкви и…
Голос перебил его, в нем не слышалось ни злости, ни удивления, ни нетерпения, эмоции отсутствовали.
Ты уже молишься.
О чем же я молюсь?
Черт, Мамми идет за нами, ответил голос.
Давай прибавим шагу. Я не знаю, что это означает.
Знаешь.
Нет, не знаю!
— Да, знаю, — простонал Дэвид. — Но это значит, что я хочу просить тебя о том, о чем не решались попросить другие, вымолить то, чего не решались вымолить другие. Это так?
Ответа он не получил.
Дэвид открыл глаза. Ноябрьский день подходил к концу. Солнце окрасило лес в золото и багрянец. Ноги мальчика затекли, он словно очнулся от глубокого сна.
Красота окружающей природы поразила его, он почувствовал себя частью огромного целого, клеточкой живой кожи мира. Дэвид воздел руки к небу.
— Излечи его. Господи, излечи его. Если Ты это сделаешь, я что— нибудь сделаю для Тебя. Я услышу, что Ты мне скажешь, а потом все в точности исполню. Обещаю.
Глаза он закрывать не стал, но напряг слух, ожидая, что скажет голос. Поначалу голос ничего не сказал. Дэвид опустил руки, начал подниматься, прилипшие к брюкам иголки посыпались ему на ноги, и он даже хохотнул. А когда взялся рукой за ветку, чтобы сохранить равновесие, голос послышался вновь.
Дэвид слушал внимательно, наклонив голову, держась за ветку, чувствуя покалывание в затекших мышцах. Потом кивнул. Табличку с надписью: «ВЬЕТКОНГОВСКИЙ НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПОСТ» они прибили тремя гвоздями. Кора под ними выкрошилась, ржавые шляпки торчали наружу. Дэвид вытащил из кармана синий пропуск и насадил его на одну из шляпок. Потом начал переминаться с ноги на ногу, чтобы полностью восстановить кровообращение, и наконец спустился вниз.
Едва Дэвид появился на подъездной дорожке у своего дома» как его родители выскочили из кухонной двери. Эллен Карвер осталась стоять на крыльце, приложив ладонь ко лбу, чтобы солнце не слепило ее, а Ральф сбежал со ступенек и обнял сына за плечи.
— Где ты был? Где тебя носило, Дэвид?
— Пошел прогуляться. В лес на Медвежьей улице. Я думал о Брайене.
— Ты ужасно нас напугал, — вырвалось у Эллен. Кирстен тоже вышла на крыльцо, с миской клубничного мусса в руках и любимой куклой, Мелиссой Дорогушей, под мышкой. — Даже Кирсти и та волновалась.
— Я не волновалась, — возразила девочка, продолжая есть мусс.
— С тобой все в порядке? — спросил отец.
— Да.
— Ты уверен?
— Да.
Дэвид прошел в дом, по пути дернув Пирожка за косичку. Сестра скорчила ему рожицу, но потом улыбнулась.
— Ужин почти готов, иди мыть руки. — Эллен последовала за сыном на кухню.
Зазвонил телефон. Эллен сняла трубку, потом позвала Дэвида, который уже направился к ванной на первом этаже, чтобы помыть руки, действительно изрядно испачканные. Повернувшись, он увидел, что мать одной рукой протягивает ему трубку, а второй комкает фартук. Она попыталась что-то сказать, но с ее шевелящихся губ не сорвалось ни звука. Эллен проглотила слюну и предприняла вторую попытку.
— Это Дебби Росс. Просит тебя. Она плачет. Думаю, все кончено. Ради Бога, говори с ней помягче. Дэвид взял трубку и поднес ее к уху.
— Алло! Миссис Росс?
Мать Брайена душили рыдания, поэтому сначала она не могла произнести ни слова. Потом Дэвид услышал голос мистера Росса: «Давай я». На что миссис Росс ответила: «Нет, я сама, — еще раз громко всхлипнула и добавила: — Брайен очнулся».
— Правда? — Никогда в жизни Дэвид не чувствовал себя таким счастливым… Однако услышанное его не удивило.
— Он умер? — выдохнула Эллен. Одна ее рука все еще теребила фартук.
— Нет, — ответил Дэвид матери и отцу, прикрыв трубку рукой. Он мог с ними поговорить, так как Дебби Росс опять рыдала. Дэвид подумал, что рыдать она будет всякий раз, рассказывая о выздоровлении сына. Во всяком случае, первое время. И ничего не сможет с собой поделать: слишком много она пережила.
— Он умер? — вновь тихо спросила Эллен.
— Нет! — В ответе прорвалось раздражение. Она же не глухая, почему он должен повторяться? — Брайен жив. Миссис Росс говорит, что он очнулся.
Отец и мать Дэвида хватали ртом воздух, словно рыбы в аквариуме. Кирсти прошла мимо них, доедая мусс, наклонившись к Мелиссе Дорогуше.
— Я же говорила тебе, что так оно и будет. — Тон ее не допускал возражений. — Говорила ведь?
— Очнулся? — изумленно переспросила Эллен. — Он жив?
— Дэвид, ты меня слушаешь? — раздался голос миссис Росс.
— Да, конечно.
— Примерно через двадцать минут после твоего ухода на мониторе энцефалографа появились зубцы. Я увидела их первая, Марк в это время пошел в кафетерий за минеральной водой. Я побежала за медсестрой, но она мне не поверила. — Миссис Росс смеялась сквозь слезы. — Действительно, кто бы мне поверил? А придя в палату, медсестра позвонила не доктору, а в службу технического обслуживания. Никто не верил, что такое может случиться. И они действительно заменили монитор, можешь себе такое представить? — Естественно, нет. Фантастика. Родители Дэвида смотрели на него во все глаза. А отец еще что-то показывал ему руками, вызывая у него смех. Однако смеяться Дэвид не считал возможным, он не хотел, чтобы его услышала миссис Росс, и поэтому отвернулся к стене.
— Лишь когда они увидели зубцы на новом мониторе, с более сильным разрешением, одна из медсестер позвала доктора Васлевски. Нейрохирурга. Но еще до того, как он пришел, Брайен открыл глаза и посмотрел на нас. Спросил, кормила ли я сегодня рыбок. Я ответила, что рыбки в полном порядке. Я даже перестала плакать. Меня так потряс его голос, что я перестала плакать. Потом Брайен сказал, что у него болит голова, и вновь закрыл глаза. Когда появился доктор Васлевски, Брайен выглядел так, будто опять оказался в коме. Доктор недовольно глянул на медсестру, как бы говоря: «Чего вы меня беспокоили?» Ты понимаешь?
— Конечно, — ответил Дэвид.
— Но когда доктор хлопнул в ладоши под ухом у Брайена, тот сразу открыл глаза. Видел бы ты лицо этого старого поляка, Дэйви! — Миссис Росс рассмеялась каким-то безумным каркающим смехом. — Потом… потом Брайен ска-ска-сказал, что он хочет пить, и попросил дать ему в-в-воды.
Она вновь разрыдалась, потом рыдания стихли, и в трубке раздался голос отца Брая:
— Дэвид, ты слушаешь? — Голос его тоже дрожал от радости и безмерного облегчения.
— Конечно.
— Брайен не помнит, как его сбила машина, вообще не помнит того утра. Воспоминания его обрываются на домашней работе, которую он делал вечером, но он помнит свое имя, свой адрес, наши имена. Он знает, кто сейчас президент, может решать простые арифметические задачи. Доктор Васлевски говорит, что слышал о таких случаях, но сам видит впервые. Он называет это «клиническим чудом». Я не знаю, что это значит, да это и не важно. Я просто хочу поблагодарить тебя, Дэвид. И Дебби тоже. От всего сердца.
— Меня? — Дэвида дергали за плечо, требуя, чтобы он повернулся. — А за что вы благодарите меня?
— За то, что ты вернул Брайена к нам. Ты говорил с ним, и зубцы появились после твоего ухода. Он тебя услышал, Дэйви. Услышал тебя и вернулся.
— Я тут ни при чем. — Он повернулся. Родители нависли над ним, на их лицах отражались изумление, надежда, смятение. Мать плакала. Просто какой— то День слез. Только Пирожок, которая ревела шесть часов из каждых двадцати четырех, на этот раз почему-то сидела тихо, как мышка.
— А я придерживаюсь иного мнения, — возразил мистер Росс.
Дэвид хотел заговорить с родителями до того, как от их взглядов воспламенится его рубашка, но сначала он должен был задать несколько важных вопросов.
— Когда он очнулся и спросил о рыбках? Сколько времени прошло после того, как вы увидели зубцы?
— Они меняли монитор… Дебби уже говорила тебе… Я не знаю… — Тут голос мистера Росса окреп. — Нет, знаю. О рыбках он спросил после того, как я услышал пятичасовой гудок пожарной каланчи на Колумбус-Броуд. Значит, в самом начале шестого.
Дэвид кивнул, ничуть не удивившись ответу. Именно в это время голос сказал ему:
Ты уже молишься.
— Могу я прийти к нему завтра?
Мистер Росс рассмеялся:
— Дэвид, если хочешь, ты можешь приходить и в полночь. Почему нет? Доктор Васлевски говорит, что мы должны все время разговаривать с Брайеном, задавать любые вопросы. Я знаю, чего он боится: как бы Брайен опять не впал в кому. Но я думаю, этого не случится. А ты?
— Разумеется, нет, — ответил Дэвид. — До свидания, мистер Росс.
Он положил трубку, и родители буквально набросились на него. Они хотели знать, как все это произошло и почему родители Брайена думают, что Дэвид имеет к этому самое непосредственное отношение.
Дэвида так и подмывало опустить глаза и скромненько сказать: Ну, он очнулся, это все, что мне известно. Кроме того, что… ну… Тут бы он выдержал паузу, а потом добавил: Мистер и миссис Росс думают, что Брайен услышал мой голос и отреагировал на него, но вы понимаете, в каком они были состоянии.
Этого вполне хватило бы, чтобы слава о нем начала распространяться по городку. Дэвид прекрасно это понимал. И он хотел, чтобы люди о нем знали. Хотел, сомнений в этом не было. Остановил его не тот голос, что раздавался в его голове, а другой, идущий из глубины сознания.
Если ты припишешь исцеление себе, все закончится.
Что закончится?
Все, что значимо, ответил ему внутренний голос. Все, что значимо.
— Дэвид, очнись. — Отец потряс его за плечо. — Мы же умираем от любопытства.
— Брайен пришел в себя. — Дэвид говорил, тщательно подбирая слова. — Он может разговаривать, к нему вернулась память. Нейрохирург считает, что это чудо. Мистер и миссис Росс думают, что я имею к этому какое-то отношение, они вроде бы слышали, как я говорил с Брайеном, потому-то он и очнулся, но ничего такого не было. Я лишь держал его за руку, а он пребывал в коме. С пустыми открытыми глазами. Словно покойник. Потому я и плакал. Думал, что он уже ушел от меня. Я не знаю, как это случилось, и мне без разницы. Брайен очнулся, и это главное.
— Самое главное, дорогой. — Мать прижала его к груди.
— Я голоден. Что у нас на ужин? — спросил Дэвид.

4

Карверы, занятые своими переживаниями и копом, заманившим их на заднее сиденье патрульной машины, не заметили мертвого пса, висевшего на щите, приветствующем приезжающих в город. Откровенно говоря, собаку трудно было не заметить. После того, как Карверов провезли мимо, на нее обратили внимание стервятники. Уселись под ней на землю. Более отвратительных птиц Джонни никогда не видел. Один стервятник щипал клювом хвост овчарки, другой набросился на болтающуюся заднюю ногу. Тело пса раскачивалось из стороны в сторону в петле, наброшенной на шею. Джонни передернуло.
— Стервятники! — воскликнул кои. — Красавцы, правда?
Голос у него заметно сел. По пути в город коп дважды чихнул, и во второй раз его зубы окрасились хлынувшей из горла кровью. Джонни не знал, что с ним такое, да и не желал знать. Он лишь хотел, чтобы эта внутренняя болячка побыстрее отправила копа в мир иной.
— Могу тебе кое-что рассказать о стервятниках, — продолжал коп. — Они очень терпеливы и могут ждать целую вечность. К тому же осторожны, их на мякине не проведешь. Вы согласны со мной, mon capitaine?
— Как скажете, патрульный. — Джонни полагал, что не стоит понапрасну злить копа. Парень, похоже, одной ногой уже стоял в могиле, и Джонни хотелось присутствовать при окончании сего процесса.
Они проехали мимо мертвого пса и двух мерзких стервятников.
А что же койоты, Джонни? Что с ними происходит?
Но он не позволил себе думать о койотах, выстроившихся по обе стороны дороги, словно почетный караул, о том, что, стоило патрульной машине проехать мимо, они убегали со всех ног, будто им смазали задницу скипидаром.
— Они пердят, знаешь ли, — сипло сообщил коп. — Стервятники пердят.
— Я этого не знал.
— Да, сэр, из птиц только они это умеют. Упомянешь об этом в своей книге. Шестнадцатая глава «Путешествия с „харлеем“.
Джонни решил, что название для книги действительно глупое.
Теперь они проезжали мимо трейлерного парка. Джонни прочитал надпись:
Я — УВАЖАЮЩИЙ ОРУЖИЕ,
ЛЮБЯЩИЙ ВЫПИТЬ, ЧИТАЮЩИЙ БИБЛИЮ,
НЕ ТЕРПЯЩИЙ КЛИНТОНА СУКИН СЫН.
НА ПСА ВНИМАНИЯ НЕ ОБРАЩАЙТЕ,
ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ХОЗЯИНА.
Добро пожаловать в местный ад, подумал Джонни.
Патрульная машина проехала мимо здания горнорудной компании. Джонни удивили автомобили, замершие на стоянке. Ведь рабочий день давно закончился.
Почему же эти машины не стоят на подъездных дорожках или не кучкуются около «водопоя»?
— Да, да, — не унимался коп. — Так и надо написать. Глава шестнадцатая. Пердящие стервятники Безнадеги. Похоже на название романа Эдгара Раиса Берроуза, правда? Берроуз куда лучший писатель, чем ты. Знаешь, почему? Потому что писал без претензий. И занимался только делом. Расскажи историю, сделай свою работу, доставь людям удовольствие и держись подальше от колонок светской хроники.
— Куда вы меня везете? — спросил Джонни, сохраняя нейтральный тон.
— В тюрьму. Где все, что ты скажешь, будет использовано против тебя.
Джонни наклонился вперед, морщась от боли в спине. Болело то место, куда пришелся удар копа.
— Вам нужна помощь, — мягко заметил он. — Вы это знаете, патрульный?
— Помощь нужна тебе, — отпарировал коп. — Физическая, духовная и редакторская. Тэк! Но помощи тебе ждать неоткуда, Большой Джон! Ты съел свой последний литературный ленч и оттрахал последнюю интеллектуальную телку. Теперь ты один в неведомой земле, и тебя ждут самые длинные сорок дней и сорок ночей в твоей никчемной жизни.
Слова эти колоколом отдались в ушах Джонни. Он на мгновение закрыл глаза и вновь их открыл. Они уже ехали по городу. Справа — бар, слева — скобяной магазин. На тротуарах никого, ни единой души. Конечно, в западных городках жизнь не бьет ключом, но чтобы улицы пустовали? Такого ему видеть не доводилось. Когда они проезжали мимо автозаправки «Коноко», Джонни увидел парня в конторке, который сидел в кресле, положив ноги на стол. Не шевелясь. А вот на улице…
Пара четвероногих тварей неторопливо трусила через единственный в городе перекресток под мигающим желтым светофором. Джонни хотел убедить себя, что это собаки. Не смог. Койоты.
Дело не только в копе, Джонни, разве ты этого не понимаешь? Что-то тут не так. Совсем не как у людей.
На перекрестке коп неожиданно ударил по тормозам. Джонни этого не ожидал, поэтому его бросило на металлическую сетку между передним и задним сиденьями. Он ударился носом и заревел от боли.
Коп этого и не заметил.
— Билли Рэнкорт! — радостно завопил он. — Будь я проклят, если это не Билли Рэнкорт! А я-то думал, куда это он подевался! Готов спорить, что он нажрался и залег в подвале «Сломанного барабана»! Наверняка там отсыпался. Билли Большие Яйца, где же еще ты мог обретаться!
— Мой нос! — пискнул Джонни. Из носа вновь полилась кровь. — Господи, как больно!
— Заткнись, крошка, — бросил коп. — Какой ты, однако, неженка.
Он подал патрульную машину назад и свернул на улицу, уходящую на запад. Опустил стекло, высунулся из кабины. Шея его цветом напоминала обожженный кирпич. Складки кожи блестели ярко-алой кровью.
— Билли! — проревел коп. — Эй ты, Билли Рэнкорт! Привет, старая перечница!
Западную часть Безнадеги занимали жилые дома, такие же пыльные и обшарпанные, как трейлерный парк. Сквозь застилавшие глаза слезы Джонни увидел мужчину в синих джинсах и ковбойской шляпе, стоящего посреди улицы. Мужчина смотрел на два велосипеда, поставленных на седла. Третий, детский, розового цвета, валялся на боку. Колеса двух, стоящих на седлах, бешено вращались. Мужчина поднял голову, увидел патрульную машину, помахал рукой и направился к ним.
Коп втянул голову в кабину и повернулся к Джонни. Тот сразу понял, что мужчина не смог как следует рассмотреть слугу закона. Иначе он бросился бы бежать со всех ног. Губы копа ввалились, словно за ними не было зубов, из уголков рта текла кровь. Один глаз напоминал черную дыру. На груди рубашка пропиталась кровью.
— Это Билли Рэнкорт, — поделился коп с Джонни нечаянной радостью. — Он меня стрижет. Я его искал. — Коп понизил голос, словно собрался сообщить Джонни какой-то секрет. — Он любит выпить.
Тут коп повернулся к ветровому стеклу, включил первую передачу и нажал на педаль газа. Двигатель взревел, взвизгнули шины. Джонни отбросило назад. От неожиданности он вскрикнул. Патрульная машина рванулась вперед.
Джонни протянул руки, схватился за сетку и выпрямился на сиденье. Он увидел, что мужчина в джинсах и ковбойской шляпе, Билли Рэнкорт Большие Яйца, стоит посреди улицы, в десяти футах от перевернутых велосипедов, и наблюдает за их приближением. Он буквально наплывал на ветровое стекло по мере того, как сокращалось расстояние между ним и патрульной машиной. Такое Джонни видел только в кино.
— Нет! — Рука Джонни заколошматила по сетке за головой копа. — Не делай этого! Не делай! Мистер, поберегитесь!
В последнюю минуту Билли Рэнкорт понял, что сейчас произойдет, и попытался убежать. Он рванулся направо, к оштукатуренному домику, огороженному низким заборчиком, но было слишком поздно. Он закричал, когда бампер с силой врезался в него, кровь окропила заборчик, колеса дважды переехали через упавшего человека, потом патрульная машина снесла и заборчик. Здоровяк коп нажал на педаль тормоза, и патрульная машина замерла на пыльном дворе у самой оштукатуренной стены. Джонни вновь бросило на сетку, но на этот раз он успел выставить руку, защитив нос.
— Билли, поганец! — весело проревел коп. — Тэк ах лах!
Билли Рэнкорт кричал. Джонни повернулся к заднему стеклу и увидел, как он пытается побыстрее отползти в сторону. Быстро не получалось: мешала сломанная нога. На рубашке и джинсах остались следы протекторов. Ковбойская шляпа лежала на мостовой, перевернутая, как велосипеды, полями кверху. Билли Рэнкорт задел ее коленом, она повалилась набок, с полей на землю плеснула кровь. Кровь лилась из рваной раны на лице. Досталось ему крепко, и, хотя Билли не сдавался, чувствовалось, что на этом свете он не жилец. Джонни это не удивляло. Убить человека не так-то просто, он не раз видел это во Вьетнаме. У человека сносило полголовы, а он жил, внутренности вываливались на колени, а он жил. Люди обычно умирали трудно. Вызывая ужас у тех, кто стоял рядом.
— Ага! — гаркнул коп, включая заднюю передачу. Завизжали шины, сжигая резину, патрульная машина вновь выкатилась на улицу, раздавив ковбойскую шляпу Билли. Задний бампер сшиб один из велосипедов, который с грохотом повалился на мостовую. Билли перестал ползти, смирившись, он смотрел через плечо на патрульную машину. Ему же нет и тридцати, подумал Джонни, а мгновением позже несчастный исчез под капотом. Давая задний ход, коп случайно нажал локтем на клаксон, послышался короткий гудок. Затем он вновь уставился в ветровое стекло и перевел ручку переключения скоростей в нейтральное положение. Билли Рэнкорт лежал у переднего бампера «каприса» в луже крови. Одна нога его дернулась и застыла.
— Уф, — выдохнул коп. — Напакостили мы тут, а?
— Да, вы его убили, — согласился Джонни. Внезапно у него пропало желание гладить копа по шерстке, чтобы пережить его. Книга, «харлей», Стив Эмес — все это забылось. Потом, если будет это потом, он обо всем подумает, но не сейчас. Сейчас, спасибо подсознанию, сохранившему тогдашний его образ, он превратился в другого Джонни Маринвилла, молодого, еще не отредактированного, который плевать хотел и на Пулитцеровскую премию, и на Национальную книжную, и на актрис, с изумрудами и без.
— Переехали на мостовой, словно паршивого кролика. Смелый вы парень!
Коп повернулся, удостоил Джонни оценивающим взглядом и вновь уставился в ветровое стекло.
— Я покажу тебе путь истинный. Я направлю тебя по тропе мудрости. Когда ты идешь, нельзя замедлять шаг. Когда бежишь, нельзя спотыкаться. Так сказано в Книге Странствий, Джон. Но я думаю, Билли споткнулся. Да, я в этом уверен. Он всегда нетвердо стоял на ногах. В этом заключалась его проблема.
Джонни открыл рот, но, как уже случалось с ним несколько раз, не нашелся что сказать. Может, это и к лучшему.
— Прими мои наставления, не забывай их, постоянно помни о них, ибо они — твоя жизнь. Не пренебрегайте советом, мистер Маринвилл, сэр. А теперь прошу меня извинить.
Коп вылез из машины и подошел к мертвому мужчине. Ветер бросал песок на его сапоги. Большое кровяное пятно темнело на заднице копа, а когда он нагнулся, Джонни увидел, как кровь сочится из разорванных швов рубашки под мышками. Коп словно потел кровью.
Может, так и есть, подумал Джонни. Скорее всего. Наверняка он вот-вот рухнет, потеряв столько крови, как иной раз случается с гемофиликами. Не будь он таким огромным, он бы уже умер. Ты знаешь, что должен делать, не так ли?
Да, конечно, он знал. Характер-то у него скверный, вспыльчивый. А общение с маньяком-убийцей никак не способствовало его улучшению. Однако следует держать себя в руках. Не пускать шпилек, не называть копа храбрым парнем. Коп окинул его взглядом, который совсем не понравился Джонни. Опасным взглядом.
Коп поднял тело Билли Рэнкорта, прошел мимо велосипедов — двух, лежащих на боку, и одного, стоящего на седле, — поднялся на крыльцо соседнего домика и влечем толкнул дверь. Она тут же распахнулась. Естественно, подумал Джонни, в таких городках запирать двери не принято.
Ему придется убить тех, кто находится в доме, подумал Джонни. Он сделает это походя, автоматически.
Но коп только сбросил тело и вновь вернулся на крыльцо. Он закрыл дверь и вытер об нее руки, оставив кровавые разводы. От этого жеста у Джонни похолодело внутри. Эпизод словно сошел со страниц Книги Исхода, наставления для Ангела Смерти, дабы он прошел мимо… только коп и был Ангелом Смерти. Уничтожителем.
Коп вернулся к патрульной машине, сел за руль и неспешно покатил к перекрестку.
— Зачем вы отнесли его туда? — спросил Джонни.
— А что мне оставалось делать? — Голос у копа совсем сел. — Оставить стервятникам? Мне стыдно за вас, mon capitaine. Вы достаточно долго прожили среди так называемых цивилизованных людей. Пора бы научиться и думать, как они.
— Собака…
— Человек — не собака, — отрезал коп. На перекрестке он повернул направо, потом тут же налево и въехал на стоянку у здания муниципалитета. Коп выключил мотор, вылез из кабины и открыл правую заднюю дверцу, избавив Джонни от необходимости протискиваться мимо продавленного кресла водителя. — Жаркое из курицы — не курица, а человек — не собака, Джонни. Даже для такого, как ты. Вылезай. Быстро. Алле-ап!
Джонни вылез. И сразу его поразила тишина. Завывания ветра лишь подчеркивали ее. Казалось, он попал в храм. Джонни потянулся, сморщился от боли в спине и левой ноге, но остальные мышцы слишком уж затекли, он не мог хоть немного их не размять. Потом Джонни заставил себя посмотреть на уродливое лицо копа. Рост копа дезориентировал его. Обычно Джонни (шесть футов три дюйма) смотрел на людей сверху вниз. А здесь разница в росте составляла не дюйм, не два, а все четыре. Причем не в пользу Джонни. Да плюс габариты этого гиганта. Огромные плечи, торс, ноги. Коп не стоял, он нависал над Джонни.
— Почему вы не убили меня, как этого парня, Билли? Может, не стоит даже и спрашивать? Вы выше этого?
— О, черт, мы все выше этого, и ты это знаешь. — Коп обнажил окровавленные зубы в улыбке, которая не доставила Джонни ни малейшего удовольствия. — Дело в том… Слушай внимательно… Я могу даже отпустить тебя. Тебе бы это понравилось? У тебя в голове по меньшей мере еще две глупые, бессмысленные книги, может, даже полдюжины. Ты сможешь написать их до того, как тебя хватит удар, который тебе уготован. И я уверен, что по прошествии некоторого времени ты выкинешь из головы это маленькое приключение и вновь убедишь себя, будто сделанное тобой оправдывает твое существование. Тебе бы этого хотелось, Джонни? Ты хочешь, чтобы я тебя отпустил?
Джонни кивнул:
— Да, очень хочу.
— Свобода! Птичка, вырвавшаяся из клетки! — Коп помахал руками, и Джонни увидел, что кровавые пятна под мышками увеличились в размерах, протянувшись едва ли не до ремня.
— Все так. — Джонни, впрочем, не верил, будто у копа есть хоть малейшее желание отпустить его. Но он знал, что с каждой минутой в теле копа остается все меньше крови.
— Хорошо. Предлагаю сделку знаменитому писателю — пососи мой член. Пососи, и я тебя отпущу. Дашь на дашь.
Коп расстегнул «молнию», спустил трусы и вывалил что-то похожее на мертвую белую змею. Джонни не изумился, увидев сочащуюся с конца струйку крови. Коп кровил из всех естественных отверстий.
— Кстати, о литературе. Этот минет больше в духе Энн Райс, чем Амристеда Мопина. Предлагаю тебе последовать совету королевы Виктории: закрой глаза и демай, что это клубничный торт.
Ты, наверное, не понимаешь, думал Джонни, что мне доводилось видеть кое-что похуже члена, сочащегося кровью. И не только во Вьетнаме.
Он понял, что в нем вновь закипает злость, грозя перехлестнуть через край. Естественно, по-другому и быть не могло. Злость — вот его наркотик. Не виски, даже кокаин. Обычная злость. И дело тут даже не в спустившем штаны и вывалившем свое хозяйство копе. Джонни Маринвилл терпеть не мог, чтобы ему что-то совали в лицо.
— Если хотите, я готов встать перед вами на колени. — Джонни говорил ровным голосом, но что-то в лице копа изменилось, изменилось впервые. А здоровый глаз сощурился.
— Почему ты так смотришь на меня? Что дает тебе право так смотреть на меня? Тэк!
— Не важно, как я смотрю. Зарубите себе на носу: через три секунды после того, как я возьму в рот вашу дохлятину, она будет лежать на земле. Это ясно? Тэк!
Последнее слово он выплюнул копу в лицо, и на мгновение гигант не просто удивился: его словно громом поразило. Затем лицо копа перекосило от ярости, и он с такой силой ударил Джонни, что тот буквально отлетел в сторону, ударился об стену, из глаз посыпались искры, когда голова его соприкоснулась с кирпичом, потом он медленно осел на асфальт. Болели старые раны, к ним прибавились новые, но выражение, которое он увидел на лице копа, того стоило. Джонни поднял глаза, рассчитывая увидеть его вновь, и у него екнуло сердце.
Лицо копа закаменело. Кожа теперь напоминала слой штукатурки. Даже налитой кровью глаз казался нереальным. Словно внутри скрывалось другое лицо и теперь оно рвалось наружу.
Здоровый глаз копа какое-то время сверлил Джонни, потом коп запрокинул голову и поднял к небу левую руку с растопыренными пальцами.
— Тэк ах лах, — просипел он. — Тимох. Кан де лаш! Ун! Ун!
Что-то захлопало, словно сохнущие простыни на ветру, и какая-то тень упала на лицо Джонни. Раздался грубый крик, не карканье, а нечто иное, и тут же на Джонни спикировала какая-то птица, когти вонзились в плечи, прокалывая куртку, клюв зарылся в волосы.
Запах подсказал Джонни, кто сидит у него на плечах, запах протухшего, сгнившего мяса. Крылья повисли по обе стороны его лица, вгоняя запах ему в ноздри. Перед мысленным взором Джонни возникли болтающаяся в петле немецкая овчарка и два стервятника, теребящие ее за заднюю лапу и хвост. Теперь один из них решил поужинать самим Джонни. Мерзкая тварь, видимо, не слышала о том, что стервятники — жуткие трусы и нападают только на падаль. Этот же ковырял его череп, желая сквозь волосы добраться до крови.
— Уберите его! — в ужасе заверещал Джонни. Он попытался схватить стервятника за крылья, но в руках у него остались только перья. Джонни ничего не видел, он зажмурил глаза, опасаясь, что стервятник их выклюет. — Господи, пожалуйста, пожалуйста, уберите его!
— Если я уберу его, ты будешь смотреть на меня как должно? — спросил коп. — Никакой наглости во взгляде? Никакой непочтительности?
— Нет! Никогда! — Джонни мог сейчас пообещать все, что угодно. Последние угольки сопротивления затухли. Стервятник полностью лишил его воли.
— Ты обещаешь?
Птица била крыльями, впивалась в куртку когтями, рылась клювом в волосах. И пахла как зеленое мясо и развороченные внутренности. Сидела на Джонни. Жрала его. Пожирала живьем.
— Да! Да! Обещаю!
— И хрен с тобой, — спокойно проговорил коп. — Хрен с тобой, оз па, и с твоим обещанием. Позаботься о себе сам. Или умри.
Опустившись на колени и наклонившись вперед, Джонни на ощупь нашел те места, где крылья птицы соединялись с телом. Она пыталась вырваться, громко кричала и мотала головой из стороны в сторону. Всхлипывая главным образом от отвращения, Джонни оторвал одно крыло и швырнул стервятника в стену. Птица смотрела на человека черными, как вар, глазами, окровавленный клюв открывался и закрывался.
Это же моя кровь, сволочь ты этакая, подумал Джонни. Он отбросил крыло и встал. Стервятник, замахав единственным оставшимся крылом, двинутся к патрульной машине, но Джонни настиг его и сапогами размазал по асфальту, закрыв лицо руками, чтобы не видеть этой мерзости.
— Неплохо, — одобрительно кивнул коп. — Ты с ним справился, приятель. А теперь посмотри на меня.
— Нет. — Джонни стоял, дрожа и не отрывая рук от лица. — Посмотри.
Голос требовал абсолютного повиновения. Джонни посмотрел. Коп стоял, подняв руку с растопыренными пальцами. Джонни вскинул голову. На стене, огораживающей стоянку с севера, сидели стервятники, не меньше двух дюжин, и смотрели на них.
— Хочешь, чтобы я их позвал? — вкрадчиво спросил коп. — Ты знаешь, я могу. Птички — мое хобби. Если я захочу, они съедят тебя заживо.
— Н-н-нет. — Джонни взглянул на копа и, к своему облегчению, обнаружил, что ширинка застегнута. А брюки в промежности покраснели от крови. — Нет, н-не надо.
— А где волшебное слово, Джонни? Он не сразу понял, чего от него хочет коп. Потом до него дошло.
— Пожалуйста.
— И ты готов вести себя благоразумно?
— Д-да.
— Так ли это? — Коп словно говорил сам с собой. — Так ли?
Джонни молча смотрел на него. Злость ушла. Ушло все, осталось только оцепенение.
— Этот мальчик. — Коп смотрел на второй этаж здания муниципалитета, на окна с матовыми стеклами и решетками. — Этот мальчик меня тревожит. Не следует ли мне поговорить с тобой о нем? Может, ты мне что и посоветуешь.
Коп сложил руки на груди и забарабанил пальцами по ключицам точно так же, как барабанил по рулю. При этом он не отрывал взгляда от Джонни.
— А может, мне все-таки убить тебя, Джонни? Может, это наилучший вариант? Как только ты умрешь, тебя наградят Нобелевской премией, о которой ты так Мечтал. Что скажешь?
Коп поднял голову, оглядел сидящих на стене стервятников и расхохотался. Они ответили гортанным карканьем. А Джонни не мог отделаться от пришедшей ему в голову жуткой мысли, потому что не находил другого объяснения тому, что видел.
Птицы смеются вместе с ним. Потому что это не его шутка, она общая.
Порыв ветра ворвался на стоянку, заставив Джонни покачнуться. Ветер подхватил оторванное крыло стервятника и отнес на несколько шагов. Свет мерк очень уж быстро. Джонни посмотрел на запад и увидел поднявшийся в воздух песок, застилающий горы. Скоро они полностью исчезли из виду. Солнце еще стояло над пылью, но светить ему оставалось недолго. Песчаная буря надвигалась на Безнадегу.

ЧАСТЬ II. БЕЗНАДЕГА: В ЭТОЙ ТИШИ ВСЯКОЕ МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ

ГЛАВА 1

1

—Стив?
— Что?
— Это то, о чем я думаю?
Синтия указала на запад.
— А о чем ты думаешь?
— Песок, — ответила она. — Песок и ветер.
— Да. Полагаю, это именно так.
— Остановись на минутку, а?
Он вопросительно посмотрел на девушку.
— Только на минутку.
Стив Эмес сдвинул «райдер» к обочине дороги, что вела от шоссе 50 к городу Безнадеге, и остановил грузовик. Поворот они нашли без труда. И теперь Стив сидел за рулем, повернувшись к Синтии Смит, назвавшей его своим новым добрым другом. Сейчас она не смотрела на своего нового доброго друга: она уставилась на низ своей широкой безрукавки с физиономией Питера Тоша на груди и нервно теребила его.
— Я девушка здравомыслящая. — Голову она не поднимала. — Немножко психованная, но здравомыслящая. Ты мне веришь?
— Почему нет?
— И практичная. В это ты веришь?
— Конечно.
— Вот почему я подняла на смех твою интуицию, или как это называется. Ты чувствовал, что на шоссе мы что-то найдем, и мы нашли.
— Да. Нашли.
— Значит, у тебя хорошая интуиция.
— Давай ближе к делу. Мой босс…
— Правильно. Твой босс, твой босс, твой босс. Я знаю, что думать ты можешь только о нем, и ни о чем другом. Это меня и беспокоит. Потому что у меня плохое предчувствие, Стив. Предчувствие недоброго.
Он все смотрел на нее. Медленно, неохотно она подняла голову, встретилась с ним взглядом. И то, что Стив увидел в ее глазах, удивило его: страх.
— В чем дело? Чего ты боишься?
— Не знаю.
— Послушай, Синтия… Нам надо всего лишь найти копа… на крайний случай телефонную будку… и доложить об исчезновении Джонни. А также семьи Карверов.
— Все равно…
— Не волнуйся. Я буду осторожен. Обещаю.
— А не попробовать ли тебе набрать девятьсот одиннадцать по этой штуковине? — пискнула она, указав на сотовый телефон.
Стив попробовал, чтобы ублажить ее, но ничего не получилось. Он даже не связался с роуминговой компанией. Почему, он сказать не мог, наверное, мешала поднявшаяся песчаная буря.
— К сожалению, ничего не выходит. — Стив протянул ей телефон. — Может, ты? Вдруг тебе повезет больше? Женская рука и все такое.
Синтия покачала головой.
— Ты ничего не чувствуешь? Совсем ничего?
Стив вздохнул. Да, что-то он чувствовал. Нечто, напоминающее чувство, испытанное им в юности, в Техасе. Лето, когда ему исполнилось тринадцать, стало самым длинным, жарким, странным летом в его жизни. К концу августа участились вечерние грозы, короткие, но яростные. Однако еще больше запомнились ему минуты перед грозой: черное небо, застывший воздух, раскаты грома, разрезающие воздух ветвистые молнии. Все это как-то странно воздействовало на него, чего не случалось ни до, ни после. Из глаз его начинали сыпаться искры, живот скручивало, пенис наполнялся кровью и стоял столбом. Ужас и экстаз переполняли его, словно природа должна вот-вот поведать ему какой-то важный секрет, дать уникальный шанс. Но оканчивалось все проливным дождем. Примерно то же самое испытывал он и сейчас, только без эрекции, без экстаза, без ужаса. Но чувство это не оставляло его с той минуты, как Синтия нашла шлем его босса. Что-то пошло не так, а скоро будет еще хуже. Пока Синтия не заговорила на эту тему, он отгонял от себя эти мысли. Когда Стив был ребенком, на него, вероятно, действовали изменения в атмосферном давлении, вызванные приближающейся грозой, атмосферное электричество, может, что-то еще. А теперь надвигалась песчаная буря, так ведь? Да, наверное, именно в этом дело, опять deja vu. Ясное и понятное объяснение. Однако…
— Да, есть немного, что-то я чувствую. Но что я могу с этим поделать? Ты же не хочешь, чтобы я повернул назад?
— Нет. Мы не можем повернуть назад. Просто будь осторожен. Хорошо?
Порыв ветра тряхнул «райдер». Песком плескануло на асфальт.
— Хорошо, но тебе придется мне помочь. Стив тронул грузовик с места. Заходящее солнце коснулось границы поднимающейся песчаной завесы и окрасило ее верх кровью.
— Конечно. — Синтия скорчила гримаску, ветер вновь швырнул песком в ветровое стекло. — Можешь на это рассчитывать.

3

Тишину нарушали только сдавленные рыдания Ральфа Карвера да тяжелое дыхание койота, который не отрывал от Дэвида на удивление умных глаз. Капельки слюны капали с языка койота, словно из текущего водопроводного крана.
— Возьми себя в руки, сынок. — По голосу мужчины с седыми волосами до плеч чувствовалось, что успокаивать следует его. — Ты все видел сам, у этого психа внутреннее кровотечение, он теряет зубы, один глаз у него уже вытек. Долго он не протянет.
— Ему не потребуется много времени, чтобы убить мою мать, если он того захочет, — возразил Дэвид. — Он уже убил мою маленькую сестру. Столкнул ее с лестницы и сломал… сломал ей шею. — Его глаза затуманились слезами, но он усилием воли загнал их обратно. Не время сейчас плакать.
— Да, но… — Мужчина с длинными седыми волосами смолк.
Дэвиду вспомнился разговор с копом по пути в город, когда они еще думали, что тот в здравом уме и хочет им помочь. Дэвид еще спросил копа, откуда он знает их фамилию, и коп ответил, что прочитал ее на табличке над столом. Логично ответил, табличка с их фамилией над столом действительно была… но Энтрегьян не мог увидеть ее, стоя у ступеней кемпера. У меня орлиные глаза, Дэвид, сказал он тогда, и эти глаза видят истину издалека.
Ральф Карвер, волоча ноги, приблизился к решетке. Налитые кровью глаза, опухшие веки, разбитое лицо. На мгновение Дэвид чуть не ослеп от ярости, ему хотелось заорать во весь голос Это твоя вина! Ты виноват в смерти Пирожка! Из-за тебя коп увел маму, чтобы убить или изнасиловать ее1 Всему виной ты и твоя страсть к азартным играм! Ты и твои глупые идеи! Жаль, что коп не взял тебя, отец, ему следовало взять тебя!
Прекрати, Дэвид. Это был голос Джина Мартина. Оно хочет, чтобы ты так думал.
Оно? Этот коп, Энтрегьян, его имел в виду голос? Значит, это он… или оно… хочет, чтобы Дэвид так думал? А какая ему разница, о чем он вообще думает?
— Посмотри на него. — Ральф не отрывал глаз от койота. — Как он зазвал сюда эту тварь? И почему она здесь осталась?
Койот повернулся на голос Ральфа, посмотрел на Мэри и вновь остановил взгляд на Дэвиде. Он все так же тяжело дышал. Слюна капала на деревянный пол, ее натекла уже целая лужа.
— Он их как-то выдрессировал, — предположил седовласый. — Как птиц. Он выдрессировал стервятников. Я убил одну мерзкую тварь, растоптал ее…
— Нет, — возразила Мэри.
— Нет, — эхом откликнулся Биллингсли. — Я уверен, что койоты поддаются дрессировке, но это не дрессировка.
— Именно дрессировка, — стоял на своем седовласый.
— Вы про копа? — подал голос Дэвид. — Мистер Биллингсли говорит, что он вырос. Не меньше чем на три дюйма.
— Это безумие. — Седовласый был в мотоциклетной куртке. Он расстегнул «молнию» одного из карманов, достал упаковку леденцов и бросил один в рот.
— Сэр, как вас зовут? — обратился Ральф к седовласому мужчине в мотоциклетной куртке.
— Маринвилл. Джонни Маринвилл. Я…
— Вы, наверное, слепы, если не видите, что здесь происходит что-то ужасное и необъяснимое.
— Я не говорил, что в происходящем нет ничего ужасного и необъяснимого, — ответил Маринвилл. Он сказал что-то еще, но тут в голове Дэвида зазвучал другой голос, и он потерял нить разговора.
Мыло, Дэвид. Мыло.
Он посмотрел на зеленый кусок мыла «Ирландская . весна», лежащий рядом с раковиной, вспомнил обещание Энтрегьяна: Я еще вернусь, чтобы заняться тобой. Мыло.
Внезапно он все понял… или решил, что понял. Надеялся, что понял.
Лучше бы мне не ошибиться. Лучше бы мне не ошибиться, или…
Дэвид стянул через голову рубашку «Кливлендских индейцев» и бросил ее на пол. Поднял глаза и увидел наблюдающего за ним койота. Дэвиду показалось, что из горла койота доносится рычание.
— Сынок? — услышал он голос отца. — Что ты задумал?
Не отвечая, Дэвид сел на край койки, снял кроссовки и бросил их рядом с рубашкой. Теперь уже койот рычал, сомнений в этом быть не могло. Словно он знал, что задумал Дэвид, и намеревался остановить его, если сумеет.
Естественно, он попытается остановить тебя. Иначе зачем копу оставлять его здесь? Ты должен верить. Укрепи свою веру и ничего не страшись.
— Верю, что Бог защитит меня, — пробормотал Дэвид.
Он встал, расстегнул ремень, и тут его пальцы застыли.
— Мэм, — обратился он к черноволосой женщине. — Мэм! — Она повернулась к нему, и Дэвид почувствовал, что краснеет. — Вас не затруднит отвернуться? Я должен снять джинсы, да и трусы тоже.
— Что ты такое говоришь? — В голосе Ральфа звучала паника. — Что бы ты ни собирался делать, я тебе это запрещаю! Абсолютно!
Дэвид не ответил и вновь посмотрел на Мэри. Так же пристально, как смотрел на него койот. Она встретилась с ним взглядом, а потом молча отвернулась. Мужчина в мотоциклетной куртке сидел на койке и сосал леденцы, наблюдая за ним. Дэвид стеснялся раздеваться при посторонних, от взгляда мужчины ему было не по себе… но он принял решение. Еще раз посмотрел на «Ирландскую весну» и стянул с себя джинсы и трусы.

4

— Мило, — промолвила Синтия. — Я хочу сказать, высокий класс.
— Ты о чем? — спросил Стив. Он весь напрягся, наблюдая за дорогой. На асфальт нанесло песку, то и дело под колеса попадали перекати-поле, стоит на мгновение расслабиться, и очутишься в кювете. — Посмотри, как нас встречают.
Он посмотрел. Когда-то на щите значилось: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ! ЦЕРКОВНЫЕ ОБЩИНЫ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ БЕЗНАДЕГИ ПРИВЕТСТВУЮТ ВАС». Надпись эту кто-то закрасил. Теперь их приветствовали дохлые собаки Безнадеги. Ветер мотал из стороны в сторону веревку с обгрызенным концом. От овчарки не осталось и следа. Поначалу ее поклевали стервятники. Затем пришли койоты. Голод не тетка, поэтому они без зазрения совести сожрали ближайшего родственничка, предварительно перегрызши веревку и оттащив труп чуть в сторону. То, что осталось (кости и когти), лежало за ближайшим холмиком, уже наполовину занесенное песком.
— Должно быть, здесь живут шутники, — заметил Стив.
— Должно быть. Останови здесь. — Синтия указала на ржавый металлический ангар с надписью: «БЕЗНАДЕГСКАЯ ГОРНОРУДНАЯ КОМПАНИЯ». На стоянке у ангара находилось десять или двенадцать легковых автомобилей и грузовиков.
Стив свернул к ангару, но заезжать на стоянку не стал. Ветер дул все сильнее, бросая песок в ветровое стекло. На западе солнце висело над горами, красно-оранжевое, плоское, словно фотография Юпитера.
— Что ты задумала? — спросил он девушку.
— Давай позвоним копам отсюда. Люди здесь есть. Видишь огни?
Он посмотрел на ангар и увидел в дальней части пять или шесть желтых пятен, эдакие окна в железнодорожном вагоне. Стив повернулся к Синтии и пожал плечами.
— Почему отсюда? Почему не поехать прямо в местный участок? До центра города совсем недалеко.
Синтия потерла лоб, будто она устала или у нее разболелась голова.
— Ты же обещал, что будешь осторожен. А я сказала, что помогу тебе. Это я и пытаюсь делать. Хочу разобраться, что к чему, до того, как кто-то в форме посадит меня на стул и начнет задавать вопросы. И не спрашивай меня, почему. Я не знаю. Если мы позвоним копам и они отреагируют как положено, все хорошо. Они — слуги закона, мы — законопослушные граждане. Но… где их носило? Я не насчет твоего босса, мотоцикл спрятали как надо, но как насчет кемпера, стоящего на обочине со спущенными колесами, незапертой дверью и ценностями в салоне? Как это надо понимать? Где были копы?
— Ты, значит, о том?..
— Да, о том.
Копы могли быть где угодно: разбираться с последствиями автомобильной аварии, пожара на ранчо, ограбления магазина, даже расследовать убийство, и Синтия не могла этого не знать. Этим могли заниматься все копы, потому что вряд ли в здешних краях их было много. Однако покинутый кем пер не выходил из памяти. Что-то тут не так, ой не так.
— Ладно, — кивнул Стив и завернул на стоянку. — Может, в том заведении, которое выполняет функции полицейского участка Безнадеги, никого и нет. Ведь уже довольно поздно. Меня удивляет, что здесь кто-то еще есть. Наверное, добыча полезных ископаемых приносит много денег.
Он остановил грузовик рядом с пикапом и открыл дверцу. Ветер тут же вырвал ее у него из руки, и она с треском ударилась о крыло. Мимо пронеслось перекати-поле, держа путь на восток, к Солт-Лейк-Сити. Кругом летела пыль, перемешанная с песком. В заднем кармане Стива лежала красная бандана. Он достал ее, обернул рот, завязал узлом на шее.
— Постой, постой. — Он схватил за руку Синтию, пытающуюся вылезти из кабины, перегнулся через девушку, открыл бардачок, порылся там и достал вторую бандану, синюю. — Сначала надень вот это.
Она взяла бандану, критически осмотрела, повернулась к Стиву:
— Блох нету? Он хохотнул.
— Все проверено и вычищено, можете не беспокоиться, мэм.
Она повязала бандану точно так же, как и он.
— Бутч и Санденс  note 34 ? — Голос Синтии звучал приглушенно.
— Да, Бонни и Клайд  note 35 .
— Омар и Шариф  note 36 . — Она хихикнула.
— Будь осторожна, вылезая из грузовика. Ветер уж больно силен.
Стив спрыгнул на землю, и ветер с такой силой ударил его в лицо, что чуть не отбросил назад. Пригнувшись, он с трудом добрался до переднего бампера. Синтия держалась за ручку дверцы, наклонившись вперед. Ее широкая безрукавка сзади надулась парусом. Дневной свет еще окончательно не померк, над головой синело небо, но тени уже пропали.
— Пошли! — Стив шагнул к Синтии и обхватил ее за талию. — Надо отсюда сматываться!
По потрескавшемуся асфальту они поспешили к ржавому ангару с прорезанной в одном из торцов дверью. Рядом с ней висела табличка «БЕЗНАДЕГСКАЯ ГОНОРУДНАЯ КОМПАНИЯ», но Стив заметил, что надпись эта сделана поверх другой, которая проглядывала сквозь белую краску. Он не сомневался, что одно из закрашенных слов — «ДИАБЛО».
Синтия постучала в дверь сломанным ногтем. В аккуратно выпиленном прямоугольнике, закрытом стеклом, красовалась табличка с характерной, как решил Стив, надписью для Запада: «ЕСЛИ МЫ ОТКРЫТЫ, МЫ ОТКРЫТЫ. ЕСЛИ МЫ ЗАКРЫТЫ, ПРИДЕТСЯ ЗАЙТИ ЕЩЕ РАЗ».
— Они забыли сынка, — хмыкнул Стив.
— Чего?
— Следовало написать: «придется зайти еще раз, сынок». Тогда все было бы честь по чести. — Он посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. Это означало, что контора, конечно же, закрыта. Только, если она закрыта, что делают на стоянке легковые автомобили и грузовики?
Стив толкнул дверь. Она распахнулась. Изнутри доносилась музыка, прерываемая сильными помехами. «Я сам построил свой дом…» — пел Джонни Кэш.
Они вошли. Пневматическая пружина притянула дверь. Снаружи выл ветер. Стив с Синтией очутились в приемной. Справа стояли четыре стула с заштопанными дерматиновыми сиденьями. Похоже, на них обычно сидели крепкие парни в грязных джинсах и рабочих башмаках. Перед стульями располагался кофейный столик с кипой журналов, которые не встретишь в приемной доктора: «Оружие и амуниция», «Дорога и грузовик», «Еженедельник металлургии», «Аризонские автострады». Затесался среди них даже старый экземпляр «Пентхауса» с фотографией Тони Гардинга.
Прямо перед ними находился стол секретаря, такой обшарпанный, словно его тащили волоком от самого шоссе 50. На столе лежали какие-то бумаги, справочники, стояли полная окурков пепельница и три проволочные корзины с камнями. На краешке примостилась портативная пишущая машинка. Даже не электрическая. Не обнаружил Стив и компьютера. Кресло за столом пустовало, но кондиционер работал, обеспечивая прохладу, которая в данной ситуации совсем не радовала.
Стив обошел стол, увидел подушку, лежавшую на сиденье, и поднял ее, чтобы Синтия прочитала надпись: «ПОД ПАРКОВКУ ТВОЕЙ ЗАДНИЦЫ», вышитую готическим шрифтом.
— У секретаря тонкий вкус, — отозвалась девушка. На столе Стив нашел шутливую надпись в рамочке: «НЕ ВВОДИ МЕНЯ В ИСКУШЕНИЕ, Я НАЙДУ ЕГО САМ», табличку с именем и фамилией хозяина (Брэд Джозефсон) и фотографию полной, но симпатичной чернокожей женщины с двумя детьми. Секретарь — мужчина, отметил Стив, и далеко не аккуратист. Древний радиоприемник стоял на полке рядом с телефонным аппаратом. Голос Джонни Кэша все рвался сквозь заградительную завесу помех: «Когда ушла моя жена…»
Стив выключил радио. Сильнейший порыв ветра потряс здание, оно заскрипело, словно субмарина под давлением водяной толщи. Приемник Стив выключил, а вот Джонни Кэша заглушить не смог. Тот все пел о том, как украл автомобиль со стоянки «Дженерал моторе». Та же станция, но другой радиоприемник, догадался он. В глубине здания, наверное, в той комнате, где горел свет.
Синтия указала на телефон. Стив снял трубку, послушал и бросил ее на рычаг.
— Тишина и покой. Наверное, оборвался провод.
— Разве их теперь не прокладывают под землей? — спросила Синтия, и тут Стив заметил, что они оба непроизвольно говорят на пониженных тонах, практически шепотом.
— Может, до Безнадеги технический прогресс еще не дошел.
Стив повернулся к двери за столом и потянулся к ручке, но Синтия схватила его за руку.
— Что такое? — спросил Стив.
— Не знаю. — Она отпустила его, стянула бандану на шею и нервно рассмеялась. — Не знаю, парень, но как-то… мурашки бегут по коже.
— Тут должен кто-то быть, — уверенно заявил Стив. — Дверь не заперта, свет горит, автомобили на стоянке.
— Ты ведь тоже боишься, да?
Он задумался и кивнул. Да. То же чувство, что и в детстве перед грозой, только без той странной радости. Один страх.
— Но мы все равно должны…
— Да, я знаю. Пошли. — Она шумно сглотнула. — Слушай, скажи мне, что через несколько секунд мы будем смеяться друг над другом, чувствуя себя круглыми идиотами. Ты это можешь, Лаббок?
— Через несколько секунд мы будем смеяться друг над другом, чувствуя себя круглыми идиотами.
— Благодарю.
— Нет проблем. — Он открыл дверь. Узкий коридор футов тридцати в длину. Под потолком лампы дневного света, на полу потертый ковер. Две двери по одну сторону, обе открыты, три по другую — две открыты, одна захлопнута. В конце коридора ярко освещенное помещение, Стив решил, что это то ли цех, то ли лаборатория. Именно там горели окна, которые они видели снаружи, оттуда же доносилась музыка. Джонни Кэш все пел и пел.
Что-то не так. Радио. Завывание ветра. Но где голоса? Разговоры, шутки? Где люди, приехавшие сюда на автомобилях, которые замерли на стоянке?
Стив медленно двинулся вдоль коридора. Хотелось крикнуть: «Эй! Есть здесь кто-нибудь?» Но ему не хватало духу. Вроде бы помещение пустовало, а вроде бы и нет, хотя он не понимал, как такое может быть…
Синтия дернула его за рубашку. Так сильно и неожиданно, что он едва не вскрикнул.
— Что такое? — Его сердце стучало, как паровой молот… и вдруг он понял, что говорит шепотом.
— Ты слышишь? — спросила она. — Похоже на… даже не знаю… словно ребенок через соломинку высасывает остатки лимонада.
Поначалу Стив слышал только Джонни Кэша: «Она сказала, звать ее ЧП…» Но потом уловил какие-то булькающие звуки. Механические, такие звуки не мог издавать человек. Однако Стиву подобные звуки уже доводилось слышать.
— Да, слышу.
— Стив, я хочу убраться отсюда.
— Так возвращайся к грузовику.
— Нет.
— Синтия, ради Бога…
Он посмотрел на нее, заглянул в ее широко раскрытые глаза и замолчал. Конечно, она не хотела возвращаться к «райдеру» одна, и в этом он ее не винил. Она назвала себя здравомыслящей девушкой, может, так оно и было, но сейчас ее переполнял страх. Поэтому Стив обнял Синтию за плечи, притянул к себе и громко чмокнул в лоб.
— Не волнуйся, маленькая девочка. Со мной ты в полной безопасности.
Она все же улыбнулась:
— Будем надеяться.
— Пошли. Держись ко мне поближе. Если придется бежать, беги быстро, а не то я тебя затопчу.
— Об этом можешь не беспокоиться, — ответила Синтия. — Я выскочу на улицу, прежде чем ты сделаешь первый шаг.
Первая дверь справа. Кабинет. Пустой. На стене доска с полароидными фотографиями открытого карьера. Вот откуда вал, громоздящийся над городом, догадался Стив.
Первая дверь слева. Тоже кабинет. Тоже пустой. Булькающие звуки усилились, и Стив понял, что это такое еще до того, как заглянул в следующую дверь, по правую руку.
— Аквариум. Подаваемый в аквариум воздух. Этот кабинет выглядел куда пристойнее первых двух. Аквариум на специальной подставке слева от стола, под фотографией двух мужчин в деловых костюмах и в шляпах, обменивающихся рукопожатием у флагштока. В аквариуме хватало разной живности. Терапоны, морские ангелы, золотые рыбки, пара черных красавиц. И какой-то предмет, лежащий на песке, из тех, как решил Стив, что люди ставят на дно аквариума, чтобы украсить его. Но, приглядевшись, Стив увидел, что это не затонувший корабль или замок Нептуна. На дне лежало что-то другое, похожее на…
— Эй, Стив, — испуганно пискнула Синтия. — Это же рука.
— Что? — Стив вроде бы ее и не понял, хотя потом признал, что просто не мог принять предмет, лежавший на дне аквариума, за что-то другое.
— Рука. — Синтия уже не шептала, а стонала. — Гребаная рука.
И когда один из терапонов проплыл между вторым и третьим пальцами (на третьем поблескивало тонкое золотое обручальное кольцо), Стив наконец— то увидел, иго она абсолютно права. Ногти. Белый шрам на большом пальце. Рука.
Стив шагнул вперед и наклонился, чтобы рассмотреть руку получше. Он еще надеялся, что это муляж, несмотря на обручальное кольцо и шрам. Но нет, отхваченная ладонь с пальцами. Ошметки мышц и сухожилий, колышущиеся, словно планктон, под воздействием течений, генерируемых компрессором.
Стив выпрямился, повернулся к Синтии, застывшей у стола, на котором царил полный порядок. Портативный компьютер накрыт чехлом, рядом — телефонный аппарат. Автоответчик с мигающей красной лампочкой. Синтия взяла трубку, послушала, положила на место. Стива поразила бледность девушки. Просто удивительно, что она еще не лежит на полу без чувств, подумал он. Но Синтия, вместо того чтобы грохнуться в обморок, нажала на клавишу «Воспроизведение» автоответчика.
— Не делай этого! — прошипел Стив, но опоздал. Звонок. Щелчок. И странный голос, не мужской, не женский, напугавший Стива до глубины души. Пневма. Сома. Сарк. Пневма. Сома. Сарк. Пневма. Сома. Сарк… Три слова, повторяемые все громче и громче. Что это? Стив смотрел на автоответчик как зачарованный, слова вколачивались в его мозг словно маленькие сапожные гвоздики. Он бы смотрел на автоответчик до скончания века, если бы Синтия вновь не протянула руку и не ударила по клавише «Стоп» с такой силой, что автоответчик аж подпрыгнул на столе.
— Извини, но очень уж противно. — Она поежилась. Они вышли из кабинета. Дальше по коридору, то ли в мастерской, то ли в лаборатории, все надрывался Джонни Кэш.
Сколько же длится эта гребаная песня? — гадал Стив. Она звучит уже минут пятнадцать, а то и дольше.
— Давай уйдем отсюда, — обратилась к нему Синтия. — Прошу тебя.
Стив указал на конец коридора, где горели яркие желтые лампы.
— Господи, да ты рехнулся, — вырвалось у нее. Но, когда Стив двинулся дальше, Синтия последовала за ним.